Михаил Соколов - Искры

Вернулись они уже под вечер. Ульяна Владимировна давно поджидала их.

— Наконец-то! Леон, вероятно, устал с дороги, голоден, а ты вздумала водить его по городу, — сказала она и распорядилась подавать обед.

— Мы поели, Ульяна Владимировна, так что спасибо, — поблагодарил Леон.

— Вы завтракали, а сейчас будем обедать. Лишний раз покушаете — от этого вреда не будет.

«Если есть что — конечно, можно», — мысленно согласился Леон.

Ульяна Владимировна Задонскова была старой девой. Когда-то в молодости она пережила несчастливую любовь, хотела уйти в монастырь, но брат отговорил ее. Она переселилась к брату в особняк и осталась здесь навсегда, посвятив жизнь педагогической работе в институте благородных девиц.

Худощавая и хрупкая, с умным моложавым лицом, всегда в черном платье с белым воротничком и такими же отворотами на рукавах, Ульяна Владимировна держалась на службе гордо и независимо, и ее одинаково побаивались как воспитанницы института, так и начальство, — через своего двоюродного брата, помощника наказного атамана, она была связана с самыми влиятельными людьми в городе.

Оксану она любила, как дочь. Никого у нее не было в жизни ближе Оксаны, и главные заботы ее были о счастье своей воспитанницы. Но она понимала «счастье». по-своему и, хотя Оксана еще не закончила гимназии, Ульяна Владимировна уже искала ей хорошую партию. Собственно она уже наметила такого человека для Оксаны. Это был Виталий Овсянников, сын городского протопопа, будущий священник. Овсянников окончил семинарию весной этого года, и ему, перед тем как постригаться в священники, надо было жениться. Но Оксана заявила, что будет продолжать образование. Ульяна Владимировна пыталась убедить ее в том, что женщине не обязательно иметь высшее образование, но Оксана стояла на своем.

Недавно же, возвратясь домой от Чургиных, Оксана вновь услышала от Ульяны Владимировны те же слова об Овсянникове и решительно заявила:

— Мамочка, я прошу тебя: не напоминай мне об этом. Я буду кончать гимназию и учиться дальше.

Ульяна Владимировна была до глубины души возмущена не столько самим отказом, сколько вызывающим тоном Оксаны и подумала: «Это влияние Дороховых и Чургина». С этого дня она только и думала о том, как уберечь свою воспитанницу от пагубного, как ей казалось, влияния ее родных.

Леона Ульяна Владимировна приняла внешне ласково, за столом участливо расспрашивала о хуторе, о родителях, но в словах ее, в равнодушном взгляде ее небыстрых прозрачных глаз Леон чувствовал простое бесстрастное любопытство. «Хорошо, что я не показал бумагу атамана, — вовсе не разговаривала бы», — думал он, сидя за столом, накрытым скатертью, заставленным хрупкими тарелками и фужерами, поминутно смущаясь от неумения пользоваться серебряным прибором и неприязненно поглядывая, как Ульяна Владимировна, оттопыривая холеный палец с розовым ногтем, медленно, как бы нехотя, кушает суп и прячет насмешливую улыбку. «Эх, уж смеялась бы открыто, чем так!» — говорил в уме Леон и вот-вот готов был подняться из-за стола и уйти.

Неприятное самочувствие было и у Оксаны. Ведь может быть Ульяна Владимировна и ласковой, и чуткой, и отзывчивой, — и Оксану возмущало холодное высокомерие, с которым приемная мать разговаривала с ее родным братом. «Боже, да неужели это мама?» — с обидой думала Оксана. Но она тоже хорошо умела скрывать свои мысли, и, стараясь казаться веселой, сказала:

— Ты знаешь, мамочка, ведь Лева совсем уехал из хутора.

Сказала, а у самой сердце замерло: что ответит мать?

Ульяна Владимировна, как будто это ее не касалось, ответила равнодушным тоном:

— Ах, вот как! Очень хорошо…

— Это я его выманила сюда, — продолжала Оксана, умолчав о постановлении атамана, и, как бы между прочим, спросила — Ты не могла бы помочь Леве устроиться куда-нибудь на работу?

— Конечно, — Ульяна Владимировна, прищурившись, внимательно посмотрела на Леона, на его ветхую одежду. — Вы что, сразу хотите устроиться, Леон Игнатович?

— Думка была такая, а как придется — не знаю.

Ульяна Владимировна помедлила немного, пальцем потерла висок.

— А какую работу вы хотели бы получить?

Леон смущенно улыбнулся:

— Мы народ простой, Ульяна Владимировна, ни от какой работы не откажемся. Лишь бы на хлеб заработать.

— Да, но этого недостаточно — на хлеб.

— А мы к большому и не привыкли.

— Вы — да, но здесь… надо иметь хотя бы приличный костюм. Вы же, надеюсь, будете встречаться с Оксаной… в этом доме.

Леон молчал, не зная, что ответить. С Оксаной он, конечно, будет встречаться, но не в этом доме. Ульяна Владимировна помедлила и, мягко улыбнувшись, проговорила:

— Боюсь, что подыскать хорошую должность для вас будет трудно… Впрочем, подумаю, поговорю кое с кем. — И обратилась к горничной: — Феня! Положите, пожалуйста, Леону Игнатовичу побольше сладкого.

Оксана переглянулась с Леоном и прочитала на лице его укор и разочарование. «Нет, этого не может быть, это мне кажется. Она — добрый человек и, конечно, сделает все, что в ее силах», — подумала Оксана. Чтобы отвлечь брата от неприятных мыслей, она пригласила его в театр, но Леон отказался.

Несколько дней Леон провел без дела, а Ульяна Владимировна все говорила, что попытки ее найти подходящую должность пока не увенчались успехом. Тогда Леон решил сам поискать работу. Однажды, когда все еще спали, он вышел из дому и отправился в город. Он ходил по улицам, рассматривал витрины магазинов, разговаривал с дворниками, с приказчиками, выпытывал, не знают ли они, где требуются рабочие. Но все они неизменно отвечали ему: «Не знаю».

Леон разыскал базар, купил селедку и, позавтракав и напившись квасу, продолжал поиски работы.

Проходя мимо одного винного подвала, он заметил группу сгружавших бочки рабочих, некоторое время постоял в раздумье. Подойдя ближе, он спросил у грузчика:

— Скажи, брат, тут работенки какой, случаем, не будет?

— Спроси вон у приказчика, — кивнул грузчик на коротконогого человека в черной паре.

Леон подошел к приказчику и обратился к нему с тем же вопросом. Тот измерил его глазами с ног до головы, а потом спросил:

— Силу достаточную имеешь? Работа у нас требует силы.

— Да для ваших бочек как-нибудь хватит.

Приказчик подошел к огромной бочке, позвал Леона.

— Иди сюда… Бей кулаком… Пробьешь дно — значит годишься.

Леон принял это за шутку, недоуменно посмотрел на приказчика, на свой кулак. «Дай, я на твоей роже красной попробую», — подумал он и, резко повернувшись, ушел злой и обиженный. Приказчик рассмеялся, потом, раздраженный, бросил: «Носит тут всяких… Только от дела отрывают».

Все еще не теряя надежды, Леон заходил в лабазы, в магазины, в харчевни, спрашивал, нет ли какой работы, но его встречали сначала гробовым молчанием, а потом то вежливо, то грубо отказывали. В одном лабазе он возмущенно сказал: