Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

— Словили его? — спросил кто-то.

— Кого? — удивился подошедший господин.

— Да преступника этого, какой убежал-то?

— Такие легко в руки не даются… Он, говорят, бомбы делал, против самого царя злое умышлял.

— А когда сбежал-то?

— Да вот сейчас и сбежал. Больным будто бы он прикидывался. В лазарете лежал. А тут стражника задушил и — на волю. От тюрьмы на тройке неслись они, как шальные. На какой-то улице двух человек затоптали…

И пошло! Кто вопросы задавал, кто догадки высказывал, а человек с тросточкой отвечал всем обстоятельно и толково, с деталями. Можно было предположить, что на его глазах все и происходило.

Никто не видел, откуда появился жандарм, сзади положил на плечо словоохотливого господина тяжелую руку и сказал ему негромко в ухо:

— Прошу вас за мной проследовать.

Охота к пересудам пропала у всех, как по команде, и снова пришлось бы скучать, но тут подъехал приказчик на пролетке с извозчиком. Оба они взяли по две больших связки книг, упакованных в серую бумагу, и внесли в лавку.

Василий долго прицеливался к книгам, разглядывал, заголовки читал. Остановился на интересном названии: «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего супруга». Подумал и прибавил «Спутник крестьянина» — это уже для себя. А когда рассчитывался с бородатым приказчиком, попросил еще календарь на будущий, 1915, год. Все это завернул ему в грубую бумагу приказчик, туго завязал шпагатом и подал.

От книжной лавки поехал Василий по знакомой дороге, что выводила перед выездом из города на хуторскую. Жадно глядел на избы у поворота, выбирая ту, какую Гришка Шлыков назвал. Возле ворот спрыгнул с коня и привязал его тут. Связку с книжками с собой прихватил.

— Здорово, баушка! — возгласил с порога.

— Здравствуй, молодец! — покосилась на него бабка. — Зачем пожаловал?

— Катерина Полнова проживает тута?

— Какая такая Катерина? — не на шутку струсила старуха. — Одна я уж сколь годов живу… Никакой Катерины не знаю.

— Ну, коли Полновой нету, стало быть, Палкина Катерина есть.

— Да что ты, служивый, аль с полатей сорвалси́ — сказываю тебе: одна живу. Кругом одна. И где ж я тебе Катерину сыщу!

— Ну, ты вот чего, старая, — рассердился Василий, заметив на вешалке Катькину тужурку и бросив книжки на кровать, — ты по задворкам-то не виляй, а прямо выходи на парадную крыльцо, потому как Гришка Шлыков сам дозволил мне тайность эту. И не боись меня — из солдатов я только что воротился. А Катюха не чужая мне, и встренуть мне ее непременно надо.

Старуха глядела на солдата с великим недоверием. И в то же время во взгляде ее появилось явное сомнение в своих опасениях. Она растерянно шевелила морщинистыми губами, словно творя молитву, но и лгать больше уже не решалась, и правды выговорить пока не могла.

— Ври ты, старая, сколь можешь, а только не уйду я отседова. Хошь заночую, да выжду ее.

— А ты чей будешь-то, кто таков?

— Да Рослов я, Василий Григорич! И не тех Рословых, что в станице казаками живут, а с хутора Лебедевского, мужик, откуда Катерину замуж выдали в станицу. За мной, она быть хотела, да в солдаты меня забрили в ентот разок. Понятно тебе это аль нет?

— Поня-а-тно, — всхлипывая, протянула бабка, — да только все равно ее нету. Вышла.

— Вот с этого и начинала бы… Куда вышла-то? По каким делам? — уже миролюбиво спросил Василий.

— Кажись, к монастырю потянуло ее, — боязливо раскрывалась бабка, — а може, и дальше прогуляется… Того я не ведаю.

Услышав такое, Василий кинулся в дверь, не спросив даже, давно ли ушла. Гришка рассказал о намерениях Катюхи и свое соображенье выложил, что, кроме монастыря, податься ей некуда. Заторопился Василий — едва ногой в стремя попал и погнал Карашку на подъем. Ведь ежели она туда вдарилась, то и встретиться-то доведется ли?

Возле монастыря, кроме парочки разодетых полусонных барынь, в немыслимых шляпах и с веерами, плывущих вдоль стены, Василий никого не встретил и, пока соображал, куда теперь податься, обнаружил, что конь вынес его за кладбищенскую ограду… Так и не тронул он повода, пока в степь не выехал. Тут огляделся по сторонам и вдали, на фоне голубого льняного поля, заметил бледно-малиновый платок. Не она ли? Повернул коня на тропинку и, приближаясь, все отчетливее понимал: не ошибся. Она это, она!

Застучало в груди. Даже топот копыт и тряска не могли заглушить отчаянных в груди ударов. Дышать нечем. Тесен стал ворот гимнастерки. Рванул его — отлетели две верхние пуговицы.

Катюха заслышала конника издали. Сжалась вся, заметалась, не зная, куда податься, и мысленно прощаясь с только что обретенной волей. Ни всадника, ни коня разглядеть затуманенными глазами она, понятно, не могла. А военная одежда преследователя совсем сбила ее с толку: не иначе как должностное лицо специально за ней послано…

Едва повернув на межу и слегка потянув на себя повод, Василий на ходу соскочил с коня и, пробежав рядом с ним сажени три, остановился. Испуганная стояла Катюха, готовая сопротивляться. С десяток шагов разделяло их, не больше. Глянула Катерина в упор на солдата — лицо ее вмиг преобразилось, и над степью взвился режущий крик:

— Ва-а-а-ся!

Они обнялись. И потемнело в глазах у Катюхи от счастья.

— Ой! — стонала она, вытирая слезы радости. — Ой-ой! Да откудова ж ты объявился тута? Да неужли же и в мое окошко глянуло солнышко?..

— Ну, будя, будя тебе, Катя, — увещевал Василий, одною рукой придерживая ее, а другою поправляя после поцелуя светлые усы. — Ну видишь, привел бог и нам встренуться… Дак чего ж мы, так и будем торчать серед степи?

Шагая межою, они обогнули угол голубого поля с ровными бесшумными волнами, угасающими на кромке, и направились к речке, к прибрежным кустам. Карашка, их немой свидетель, то норовил пристроиться в ряд с хозяином, щекоча ему лицо пепельной гривой, то, играя, совал морду между головами дружно идущих впереди людей, словно пытаясь разъединить их.

— Глянь, как соскучился об хозяине Карашка-то, а? — говорила Катюха, поглаживая коня по храпу. — Неужли помнит он тебя, а?

— Може, и помнит, — уклончиво отозвался Василий. — И ты, гляжу я, не забыла вроде бы хотя и с Кузькой столь годов прообнималась…

— Побойся бога, Василий Григорич, — нахмурила брови Катюха, правая бровь от обиды еще заметнее надломилась. — Аль запамятовал, с какой радостью шла я за его?.. Да коли хватило бы сил смириться с его любовью, не вдарилась бы, знать, в бега-то. Уж не обессудь на прямом слове: тебя не чаяла встренуть. Думала, и глаз своих в мою сторону не поворотишь.

— Ты, чисто бабка Пигаска, про глаза-то сказываешь… Ну да ладноть… Здесь вот на травке привал сделаем.

И, умостившись на тесном потничке; переговорили они обо всем, и не только минувшее за годы разлуки обсказали друг другу, но и о будущем поговорили. Положив голову на седло и столкнут в траву фуражку, Василий лежал на спине. У самого лица его покачивался белый цветок полевой ромашки. А Катюха, сидя рядом, трепетно перебирала его русые волосы и неотрывно глядела в лицо, будто видела его в последний разок. Во веки веков не уходить бы с этого места! И ничего бы не менять в судьбе.