Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

— Да ты не про глину, чего пришла, говори сразу, — зашептал Васька. По смуглым Катькиным щекам поползли бурые пятна. Потупилась, на миг прихлопнув веками зрачки и спутав нижние с верхними ресницы. И враз распахнула карие глазищи, словно из чела жаркой печи опалила. Правая бровь мучительно и жалко переломилась. Чуть шевеля красивыми полными губами, прямо спросила:

— К речке… где Сладкий лог подходит… придешь после помочи?

Хоть Васька и догадался о намерениях Катьки сразу, однако ж оторопел малость от этакой храбрости.

— Приду… — коротко и беззвучно обронил он. Словно колечко серебряное в сено упало. Сверкнуло перед горячим Катькиным взором и спряталось безнадежно. Она и не поняла толком, именно это ли он сказал, или ей почудилось, оттого что непременно хотела слышать его согласие. Пошла как-то боком, виновато сутуля плечи, в обычное время гордо развернутые.

«Что она, сдурела? — рассуждал сам с собою Васька, глядя вслед Катьке. — Ровно вдарил я ее либо словом нехорошим обидел».

С этой минуты Васька уж ни о чем другом думать не мог. С Катькой водились они еще с прошлой осени. Сошлись как-то так, что и сами на первых порах не поняли, куда повела их неведомая стежка. Знали друг друга с тех пор, как себя помнили. Раза два-три на вечерках поплясали, а потом однажды — снег еще не лег на поля — опомнились далеко за хутором, в степи. И тут в горячем, беспамятном поцелуе поняли оба: не до шуток им, накрепко связаны одной бечевкой.

Зимой Васька не раз собирался поведать деду самое сокровенное да попросить о засылке сватов. Так и не решился. А когда застучалась в избы весна, и вовсе потерял было голову парень. Однако ж после приписки, как узнал, что по осени в солдаты забреют, одумался: дело немалое, коли уж вязать этот узел, так на всю жизнь. Но ни дед, ни Прошечка на свадьбу эту не согласятся. А потому лучше не морочить себе и девке голову, не доводить дело до греха. С пожара они не встречались. Уж думаться стало, что зарастает заветная стежка, им одним знакомая, не сочится открытая ранка.

Думалось… А сейчас вот как подошла она с этакой решимостью, как сказала несколько словечек, прожгло до самых печенок. И скажи ему теперь, что у речки-то не любовь жаркая поджидает, а смерть лютая — все равно пойдет туда непременно.

Что он делал возле этой будущей печи, о том, пожалуй, Макар знал много лучше.

— Васька, — то и дело кричал Макар, — переверни молоток-то! Побил востряком, и будя. Плоской стороной пришлепывай глину!

Большущими деревянными молотами, сделанными из обрубков сухих бревен, они били печь. Макару и смешно было глядеть на племянника, и жалко его: в ночном с лошадьми он сегодня был, небось продурачились ночь-то, теперь вот и спит у него душа. А может, из-за Мухортихи тоска на него напала. Потерял старую кобылу, не оказалось ее в табуне утром. Здорово распекал его дед. Кобыла-то уж не шибко работящая, да жеребят хороших носила.

— Васька, Васьк! — опять тормошил его Макар. — Захворал ты, что ль? Чего ж ты, как машина, лупишь без толку в одну точку! Демид, сменяйся с им местами: твоя сторона у стенки, не так важно. А то он тут нашлепает нам лицевую-то.

Сменялись. Вроде бы лучше дело пошло, да опять же ненадолго.

— Аль Мухортиху так жалеешь? — не унимался Макар.

— У-гу, — поддакнул Васька, — Мухортиху.

Обедали кое-как, на ходу, за махоньким столом, стоявшим в сторонке, посменно. Работали споро, без передышки, старались друг перед дружкой — как привыкли всегда работать.

После обеда позвали Порфирия Кустищева с рословской стройки, чтобы трубу над печью вывел да очажок в чистой избе, в горнице то есть, какой-нибудь склал.

Порфирия привезли на хозяйской лошади. Соскочив с телеги и набычившись важно, всей короткой фигурой накренясь вперед, зашагал он к избе. Но важности этой хватило лишь до порога.

— Х-хе, мужики! Косяк-от криво поставили, — указал на кутное оконце.

— Да это рама кривая, — отшутился кто-то из мужиков.

Встав на кладку очага, Порфирий преобразился: разговоры — в сторону, только поторапливал помощников. Кирпичи, словно живые, надежно укладывались в подготовленное для них растворное ложе.

К вечеру Порфирий взгромоздился на крышу — трубы выкладывать. Тут ему помогали Макар с Демидом. Ваську отпустили: выпросился искупаться в речке. Порфирий, как жонглер, хватал из рук Демида кирпичи, клал их, шлепая сверху раствор, ловко, будто фокусник, счищал мастерком вылезшую из щели глину. Он торопился, потому как все данинские да и чужие, освободившиеся от работы бабы хлопотали рядом на лужайке возле длиннющего ряда столов, стащенных с полдеревни — ужин с водкой после такого дела полагается непременно.

Под самым скатом дерновой крыши кто-то догадался вкопать суковатый столбик, а бабы успели уже навешать пустых крынок и горшков на длинно срезанные сучья.

Сполошно схватив очередной кирпич из рук Демида, Порфирий не смог удержать его. Кирпич отлетел на край крыши, перевернулся и ухнул вниз — жалобно звякнули крыночные черепки, кто-то из баб взвизгнул.

— Хорошо ружьецо бьет: с гвоздя упало, семь горшков разбило! — как ни в чем не бывало, даже не повернувшись в ту сторону, озорно хохотнул Порфирий.

— Ах, волк вас задави, разбойники! — отскочил от стенки Виктор Иванович. — Вы чего там бушуете!

— Да на счастье это посуда бьется сама, — откликнулся сверху Порфирий, хихикнув.

— Ну, разве что — на счастье, тогда бей и остальные! — засмеялся Виктор Иванович и, поворотясь, зашагал к столам в больших грубых сапогах, в распоясанной вылинявшей ситцевой рубахе, залатанной поверх всей подоплеки яркой желтой заплатой.

— За землю да за домик деньжищи какие отхватил, — сказал Демид, узрев жалостный и вместе с тем насмешливый взгляд Порфирия, — а вот рубаху себе не купил.

— Продает с барышом, а ходит, стало быть, нагишом, — подвел итог Порфирий, подравнивая кирпич в предпоследнем ряду.

— Какие там у чертей барыши! — вмешался Макар. — Чего ж ты завидуешь, Демид? Подфартило тебе и тем мужикам, что землю купили: по дешевке ведь все спустил! Ровно кто в петлю его загонял, продавать заставляючи.

— Так-то оно так, — согласился Демид.

Помолчали. Укладывая угловой кирпич в последний рядок трубы, Порфирий тяжко вздохнул:

— И каких дураков на свете нет, прости господи, иные дак и после бани чешутся.

— Эй, мужики! — позвал Виктор Иванович. — Бросайте грязную работу, пошли трубы чистить.

— Нет, нет! — всполошился Порфирий. — Какой жо может быть стол без дыма? Наперво надо в трубу дым пустить, а после того уж и самим хоть в дымину натрескаться.

За столами становилось все гуще и гуще. А печники, набрав по беремени сухих щепок, пошли пробовать печь — дым в трубу пускать. Тут уж Порфирий сам творил дело, никого не подпуская к челу печи. Сложил костерок из тонких щепок почти рядом с загнеткой. И прежде чем поднести горящую спичку, перекрестился, благословясь, подпалил ближнюю стружку. И повалил дым в избу. Заметался Порфирий.