Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

Довез он Катюху до самого спуска с бугра перед хутором и всю дорогу сетовал:

— Ах ты, грех-то какой! Чуть бы пораньше нам выехать. А ну как у вас уж встали коров доить! Горько-то как тебе, ладушка, будет.

— Все к одному! — вздыхала Катька.

Вниз, к хутору, туда, где над прудом начинал собираться туман, пошла она торопливыми шагами, почти побежала. Васька поглядел ей вслед со щемящей душу печалью, глубоко вдохнул густой хлебный дух от стоящей по обе стороны дороги ржи и, вскочив на коня, галопом погнал его обратно. Вернуться к становищу надобно так, что будто и не отсутствовал.

Отпустив коня, Васька прилег на свой потничок возле крайних от степи берез. Едва ли кто-нибудь заметил это, потому как на берегу вокруг давно погасшего костра толпились люди. Было там весело и оживленно. Васька прислушался к голосам и понял, что это забавляется молодежь. А мужики, видать, отдыхают кто где.

Свет, хлынувший с востока, из-за хутора, настойчиво выживал призрачную предутреннюю серость, и скоро наступил тот неповторимо прекрасный момент, какой бывает только в тихое летнее утро перед восходом солнца, когда прозрачный, умиротворяющий свет нового дня уже пролился на землю, просыпаются и подают первые голоса птицы, а лес, разнеженный прохладой, будто еще дремлет, и рожь, едва пригнув начинающие наливаться колосья, тоже дремотно ждет солнца.

Но слушать утро, думать о Катьке, — успела ли она вовремя добраться до дому, не наскочила ли на кого — Ваське мешал разноголосый гомон ребят на берегу.

— Ванька, Ваньк! — вполголоса надсажался Гришка Шлыков, держа в руках смотанные кольцом вожжи. — Поди-ка сюда скорейши!

Ванька Данин, ковырявшийся в золе погасшего костра — картошку печеную, видать, отыскивал, — отвлекся от своего занятия, пошел к Гришке.

— Да скорейши! — торопил тот. — Чего ты как вареный! Лезь на эту березу. Да ботинки-то скинь!.. Во-он до тех сучков долезешь, я тебе вожжи брошу. Ты их привяжешь там. Ну!

Березка, у комля толщиною в дышло, качалась под Ванькой, но он добрался все же до сучков недалеко от вершины, скомандовал:

— Ну, давай, что ль, кидай!

Когда вожжи были привязаны, Гришка позвал ребят, и они потянули за них, наклоняя вершину березки к земле. Слезть Ванька не успел и, струсивши, сорвался с березы, когда вершина повисла над землей аршинах в трех.

От телеги, на которой крепко спал кум Гаврюха, ребята приволокли хомут, седелко, дугу. Привязали все это вожжами к жидкому стволу березки и отпустили его.

Уж досадил ли чем кум Гаврюха, или разбаловались ребята донельзя, но тешились они над ним безжалостно. Вскоре телега с кумом Гаврюхой, мирно спавшим на ней под ряднинкой, торжественно, не торопясь, поехала в озеро. За вывернутые назад оглобли под общий смех ребята загнали телегу в воду выше ступиц.

До сих пор, устраивая все это, проказники сдерживали голоса, стараясь не испортить главного. А тут, забредя в воду к телеге, Ванька Данин заорал истошно:

— Поехали! Поехали! Домой поехали!

Кум Гаврюха, разбуженный этим криком, суматошно вскинулся, отшвырнул рядно и, еще не открыв глаза, соскочил с телеги. Тут уж проснулся он окончательно, очутившись выше колен в воде.

Ребята успели разбежаться кто куда, попрятались.

— А-ах, лети-мать! — с придыханьем выговаривал кум Гаврюха. — Ишь ведь чего стервецы удумали, а!

Ванька бежал берегом, продолжая кричать, потому как пора уж гнать коней в хутор. Васька поднялся и первым вышел на это утоптанное своеобразное ристалище.

— Ну пособи, что ль, Васька, — позвал его кум Гаврюха, топтавшийся возле телеги в воде. — Сюда-то первый небось толкал…

— Не грешен, — засмеявшись, ответил Васька, — спал я вон у той березы. Пойди хоть потник пощупай — теплый еще.

— А теперь слетай за моим Карькой, — приказал кум Гаврюха, когда вытянули они телегу на берег. — А я поколь воду выжму из штанов, лети мать, да переобуюсь.

Злости у кума Гаврюхи как не бывало. Так уж сотворен был этот человек. Шпакурили над ним и подростки, и малолетки сопливые, а с него, как с гуся вода: не обижался.

Взобравшись на телегу, первым делом снял он лапти, а уж после того и штаны спустил. Вокруг собираться стали мужики и молодежь. Но кума Гаврюху не смущало это, скорее, забавляло. Как балаганный артист, с ужимками выкручивал он подштанники, встряхивал их перед носами обступивших зевак и делал свое дело не торопясь, капитально.

— На́ вот Карьку твоего, — подвел ему коня Васька.

— Запрягать, стал быть, станем, — бодро ответил кум Гаврюха, завязывая веревочки от лаптя на онучах. — Эх, лети-мать, а хомут-то где же? И дуги не видать…

Ему никто не ответил. Запрягать-то, однако ж, было пора.

— Ну, побаловались, ребяты, и будя, — заступился за кума Гаврюху Егор Проказин. — Отдайте мужику снасть.

— Да она, знать, совсем рядушком, — показал Васька Рослов, — чуть не над телегой висит.

Все засмеялись, а кум Гаврюха, улыбнувшись в усы, неподдельно обрадовался:

— Гы-ы, лети-мать! Дак я ж такую деревину с коих пор ищу! Засунув длинную костлявую руку под примятую траву в телеге, он выхватил топор и, расталкивая столпившихся ребят, направился к березе.

— Постой, постой! — придержал его за рукав Егор Проказин. — Чего эт ты делать-то надумал?.. Увидють казаки порубку — в ночное сюда нас пущать не станут.

— Глупой, что ль, я совсем! — огрызнулся кум Гаврюха, сел возле обреченной березки и рубанул под самый корень: топор аж в землю вошел. — Срублю, и знать никто не узнаеть. Сами, лети мать, вечером этого места не найдете…

— Пошли к табуну! — позвал всех Васька Рослов.

— Идитя, идитя! — заторопил кум Гаврюха. — Ждуть небось лошадей-то уж дома.

Разноголосый гомон ребят отлетел вместе с набежавшим игривым ветерком. А через считанные минуты за деревьями прогудел по степи топот множества конских копыт, взвихривших пыль, — и снова все погрузилось в покой, нарушаемый лишь глухими ударами топора.

Как и хотел того кум Гаврюха, березка, вздрогнув от последней подсечки, зашумела молодой листвой и покорно легла в нужном направлении — вершиной от озера, к степи. Отодвинув комель, кум Гаврюха постарался замаскировать пень, срубленный до того низко, что стоило присыпать его землей, утрамбовать и запорошить вялой травой — и едва ли кто-нибудь точно определит место, где росла березка. Чисто сделал!

Отвязав сбрую и запрягши Карьку, кум Гаврюха отмерил от комля аршин пять-шесть и пересек нетолстый ствол березки, после чего принялся очищать его от сучков. Срубал он их у самого основания и, передвигаясь на коленях, брал каждый сучок и укладывал кучку, любовно приговаривая:

— Эх, лети-мать, ну и венички! Ну и ве-енички! Вот чем попариться-то, а?

Мокрые онучи и сырые штаны, обтянувшие костлявые колени, покрылись прилипшей пылью, но кум Гаврюха не замечал этого. Увлекшись столь важным делом, не слышал он, как сзади подъехал со степи к березовому окоему верховой, не торопясь слез с коня, привязал его к дереву и, ступая на каблук, а потом бесшумно перенося всю тяжесть тела на носок, осторожно — чтоб сухая былинка не хрустнула — стал приближаться к лесорубу. Плетенный в клеточку, как змеиная кожа, хвост нагайки прижат в кулаке к черенку. Могучая рука балансирует в такт шагам.