Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая

— Эт ты про какую еще четверть? — не понял Макар. Не разглядел он и едва заметной улыбки Тихона, затерявшейся в усах и бороде.

— А вон про ту, что пустая валяется… прямо под тобой.

— Вот, черти, не прибрали! — перегнулся через порожек Макар, силясь заглянуть под будку. Неловко ему перед братом сделалось. И, стараясь обратить все в шутку, добавил: — А ведь я наказывал Ваське, чтоб с глаз ее долой…

— Эх вы, воришки мелкие, ротозеи: кобылу увели, а жеребенка у всех на глазах покинули! — И вдруг построжал Тихон. — А ежели б мы с Мироном подъехали? Ведь не миновать бы греха, — покачал головой, — до батюшки донеслось бы… Ну ладноть, буди всех. Посля завтрака Дарья с девками да с ребятами пущай за ягодами хоть едут, а вам с Егором валки переворачивать, ежели дождик перестанет. В углу-то в том, за колками, не успели скопнить.

Макар не признался, что Дарья от него сбежала, и пока Тихон распрягал коня, разбудив Степку, приказал:

— Добежи до Проказиного стану, покличь тетку Дарью. Скажи, что дядь Тихон велел за ягодами сбираться.

Вместе со Степкой от Проказиных пришла и Дарья, закутанная платком так, что одни лишь глаза припухлые видно.

— Никак захворала ты, что ль? — спросил Тихон, привязывая коня к колоде.

— Зубы на погоду разломило, — глухо пробубнила Дарья, оттягивая клетчатый платок у рта двумя пальцами и, не заходя в будку, принялась хлопотать о завтраке.

«И Макар чегой-то щеку прикрывал», — вспомнил Тихон и догадался в чем дело: нередко потасовки между ними бывали.

Хотя дождь почти совсем перестал, небо висело скучным серым одеялом, не предвещавшим скорого ведра. В ходок с длинным коробком, в котором приехал Тихон, шесть человек набилось. За вожжи Васька взялся, Дарья — старшая, а за нею еще Ксюшка с Нюркой да Степка с Тимкой.

— Чего, в смирновскую статью, что ль поедем? — спросил Васька, оборачиваясь к Дарье через плечо. — Там ведь поляны-то шибко ягодные.

— Туда и правь, стал быть, — согласилась Дарья.

В ходке сидели все квелые какие-то, словно пришибленные — ни шуток, ни разговоров даже. Угнетала не только погода, но и состояние Дарьи: все знали о вчерашней драке. Разве в семье такое утаишь?

Ягоды брать — занятие приятное, так ведь с оглядкой делать-то это придется. Нарвешься на казаков — не рад ягодам будешь. Подобрав под себя ноги, Степка сидел на сырой траве лицом к задку короба и, как заговоренный, безотрывно глядел на заднее колесо. Мокрое от травы, оно неустанно вертелось, временами бросая на Степку росные брызги и мелькая спицами. Кругом стлалась широкая плакучая степь.

На ягодник вышли неожиданно. Спелые, умытые дождем клубничины глазасто рдели в траве, пригнув к земле тонкие стебельки. Много их — глаза разбегаются. Девчонки так и прилипли к большущей кулиге.

— Ты с подводой-то, Вася, спустись хоть вон туда, в ложок, — распорядилась Дарья, — все не так маячить будет. А мы к траве пониже приникнем.

Ягоды брали торопясь, с азартом, как привыкли всякое дело делать. К полудню и ведро наполнили, и обе корзины. Обвязала их Дарья тряпками, специально для этой цели припасенными, и заторопилась:

— Поехали, поехали скорейши. Ягоды-то домой завезть надоть да на стан поспешать, разведривается вроде бы. Вон солнушка проглянула.

К хутору двинулись без дороги, напрямик, надеясь выехать на нее возле Зеленого лога и стороной миновать смирновскую заимку. Так оно все и получилось, как задумали. Никто им на пути не встретился. На дорогу выскочили удачно, по ней ходок покатил ровнее, без тряски. До лога оставалось еще саженей триста, когда Дарья предупредила Ваську:

— На спуске-то попридержи Ветерка, не разнес бы.

Ваське можно было не напоминать об этом, не маленький. Но, выехав на взлобок, откуда просматривалась вся дорога через лог, возница похолодел и так натянул вожжи, что Ветерок остановился. Там, внизу, стояли две подводы, а возле них, держа коня в поводу, выхаживал сам Иван Васильевич Смирнов…

— Ну, чего ж теперя… езжай, — тяжко вздохнув, сказала Дарья. — От его ведь не убежишь — увидал он нас… Езжай, чего уж будет…

Поехали шагом. В одном из хозяев, остановленных Смирновым подвод, все безошибочно признали кума Гаврюху. Другой был, несомненно, Леонтий Шлыков.

Кума Анютка — жена Гаврюхи, Манюшка и Леонтий сняли с подвод тяжелые корзины и понесли их к обочине дороги, видимо, высыпать ягоды. Опоражнивая посудины, бабы ругались во весь голос на чем свет стоит.

— Креста на тебе нету, анчихрист! — кричала кума Анютка. — Самому-то не собрать ни в жисть столь ягод! Пропали бы они все одно в поле.

— Подавиться бы тебе ими, кровосос! — вынесла приговор Манюшка.

Возмущался и Леонтий, высыпая ягоды, но за бабьим криком его не было слышно.

А Смирнов, молча следя за ними, нетерпеливо сжимал нагайку, и как только опростались корзины, пустил он ее в ход. Завизжали бабы. Леонтий, чувствуя, как загорелась спина от удара, бросился к телеге. А кум Гаврюха ягод не носил и держался в сторонке, возле подвод. Он, видать, еще от прошлой порки не опомнился.

С визгом, криком, шумом попадали ягодники на свои подводы и ударили по лошадям.

У Васьки, словно сами собой, зябко зашевелились лопатки, съежилась Дарья, прижались друг к другу ребятишки.

Подъезжая к казаку, Васька не сводил с него глаз, а Дарья косилась на огромную кучу ягод, ссыпанных на продолговатый брезент. Не могли Дьяковы и Шлыковы набрать столько. Тут, видать, еще не одна подвода опорожнена. По многим хуторянам походила, знать, нынче казачья плетка.

Смирнов как ни в чем не бывало стоял громадой на обочине. Ростом он не меньше трех аршин будет и косая сажень в плечах — богатырь. Это про таких, знать, в народе сказано: им что высоко, то и по росту, что широко, то и по плечу. Казачья справа на нем: фуражка с красным околышем, френч и шаровары с лампасами, великанские сапоги яловые. Бородища окладистая черная по груди раскинулась.

Поравнявшись со страшным этим казаком, Васька натянул вожжи, с замиранием сердца поздоровался и поклонился, согнувшись в ходке. На удивление всем, Смирнов ответил тем же. Да поклонился-то не как-нибудь, а полным поклоном, в пояс. Выпрямившись, мягким, почти ласковым голосом сказал:

— Ну, чего ж ты стоишь-то, мо́лодец? Проезжай!

Васька никак не мог сообразить, слышит ли он эти слова в действительности, или чудится ему такое. Дарья незаметно ткнула его под бок — Васька тронул вожжами коня. До хутора никто не проронил ни слова.

— Да как ж эт он? Как же он отпустил-то нас, зачем? — вырвалось наконец у Дарьи. Потом она повторяла эти слова до самых ворот. И не раз накатывал на нее безудержный смех, перекинувшийся вскоре и на остальных.

Небо к этому времени очистилось совершенно, и солнце, тоже будто умытое, вовсю поливало щедрыми лучами. Дарья перестала закрывать лицо. Да не так уж и безобразила ее едва заметная синь, разлившаяся по скуле. У Макара-то куда заметнее синячище красовался.