Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

— Здравствуй. Зачем пожаловала?

— Да мне… — смешалась Катерина, — да я… работы себе ищу… вот узнать хотела, нет ли заказов… Ну, я хоть шаль, хоть кофту какую, хоть шапку из пряжи связать могу… Я все умею.

Живые черные глаза у дамы поблекли и как-то расплылись за стеклами очков. Она жеманно покашляла в пухлый кулачок и, опустив руку с оттопыренным мизинцем, грубо отрезала:

— Нет, таких заказов у нас не найдется. Да вы же знаете, что и пряжи теперь не купить. А вот работа для такой хорошенькой девицы у меня есть. Зачем тебе вязать? Завтра же ты будешь одета в прекрасное платье, и зарабатывать будешь много.

— Да что за дело-то у вас? — вырвалось у Катерины. — Какая работа? Может, я не сумею?

— Сумеешь, милая. Работа самая женская — гостей встречать, удовольствие мужчинам делать. Вот здесь и рюмочку выпить можно, и потанцевать с кавалерами. У нас не будет скучно.

«Скучно» произнесла она с таким нажимом, что вырвался звук, будто суслик подсвистнул.

Только теперь догадавшись, куда она попала, Катерина вспыхнула вся алым пламенем, опустила глаза и, словно падая назад, спиной надавила дверь и вылетела на крыльцо. Тут огляделась она — никакой вывески не обнаружила, а под тесовым надкрылечным козырьком приметила маленький красный фонарик. Но не горел он.

Торопливо шагая по проезжей улице, вспомнила когда-то слышанное:

«Эк ведь куда черти занесли дурочку! — ворчала она про себя. — Да как ж эт я сразу-то не догадалась? Ну прям чуток в «работницы» не нанялась. Вот где монастырь-то женский!»

Она давно знала, что в городе много кабаков и домов терпимости. Есть они на Амуре и в Кузнецовской слободке, а тут, в Форштадте, и вовсе должно быть их много, потому как и казармы рядом, и Меновой двор недалеко, но обо всем этом она подумала только теперь и только теперь заметила, что идет обратной дорогой в сторону своей избушки, хотя делать ей там нечего.

Приближаясь к перекрестку, она решила свернуть на улицу Льва Толстого и в богатых домах поискать заказов. И тут обогнала ее подвода, проехав так близко, что кряслина розвальней шоркнула ее по левому валенку. Возница в санях, отворотясь от встречного колючего ветерка, прикрывался высоким воротником зипуна и ничего впереди не видел, зато назад был у него полный обзор.

Катерина еще не успела повернуть на тротуар по Толстовской, а возница, уже переехав улицу, вдруг натянул вожжи и, поворачивая коня, закричал сполошно:

— Эй, эй ты! Н-ну, барышня, постой-ка! Погоди-ка мине.

Похолодев от недоброго предчувствия, Катерина остановилась на углу тротуара. Мужик, путаясь в большом зипуне, надетом на дубленый полушубок, развернул подводу и остановился у самого угла тротуара.

— Здравствуешь, Катя! — хрипловато поприветствовал мужик, покашлял натужно и, смахнув рукавицей куржак с реденьких темных усов и такой же квелой бороденки, вперился в нее тоскливым взглядом.

Ничего не поймет Катерина. Сидит в санях мужик, не старый вроде бы и на молодого не похож. Баранья шапка на нем, щеки ввалились, а скулы торчат угласто, будто и кожей-то не прикрыты они, словно голые мослы выпирают. А нос у него вроде бы не тем концом пришит…

— Не признаешь ты мине, Катя, вижу, не признаешь, — разочарованно молвил мужик и, снова покашляв, сплюнул в снег. — А я вот, как глянул, так и признал тибе сразу, хоть и ты уж теперь не такая стала.

Катерина глядела на него во все глаза и не знала, как держаться с ним и что говорить — бояться этой встречи или радоваться.

— Ну, коль не признала, стал быть, поживу еще.

— Да кто ж ты? — весело вырвалось у Катерины, потому как где-то далеко в глубинах мозга догадка уже созрела.

— Да ну Ванька же я, Иван Шлыков…

— Ва-аня! — воскликнула Катерина и, легко перескочив с тротуара к саням, выдернула из варежки руку и протянула Ивану. Тот тоже скинул рукавицу и костлявыми пальцами до боли тиснул ее руку.

— Здравствуешь, Ваня! — говорила она, встряхнув надавленную руку и толкая ее в теплую варежку. — Гляди-ка ты, вышло-то как. А я ведь и не знала: живой ли ты, нет ли.

— Да я и сам давно уж похоронил сибе, а в запрошлом годе Рослов Макар с тятей барсука поймали, я его съел. Вот и пошел. Сала-то барсучья, она ведь шибко пользительная от чахотки. А ноничка по осени я сам еще одного выкопал. Теперь вот ем. В поле всю лету пособлял своим… Гришка-то наш, помнишь небось, какой богатырь был, да вот нету его, а я живой.

— Как — нету? — не удержалась от вопроса Катерина.

— Дак ведь в солдатах он был, прям с самых первых ден. С Василием Рословым ушли они. Тама вот на войне их обоих и порешили.

Над веками у Катерины косматые сумерки повисли при ясном дне, но успела возразить:

— А слух доходил, будто без вести они пропали?..

— Х-хе, без вести, — горько скривился Иван. — Как раз была такая бумага, кажись, в октябре, да вскоре потом другая пришла… В ей так и прописано, что побитые они. Сперва-то, видать, не разобрались тама начальники, либо не нашли их, побитых.

Подкосились у Катерины судорожно дрогнувшие ноги — свалилась на солому в сани.

— Катя! Катя! — встревожился Иван, не зная, что делать, и тряся ее за плечо. — Чего ты? Их тама вон сколь убивают ноничка, на всех и тоски не хватит.

Он уже стал оглядываться по сторонам — не позвать ли кого на помощь. Но Катерина открыла глаза, и тут же они стали заполняться слезами.

— Чего это с тобой, Катя, аль нездорова ты? Я тибе отвезу на квартеру. Ты где живешь-то?

Словно опомнившись, Катерина приподнялась на локте и, подавляя рыдания, горячо заговорила:

— Нет, Ванюша, никуда меня отвозить не надоть. Ты куда едешь-то?

— Да в колесные ряды заезжал — тележонка совсем развалилась у нас, — заказ тама сделал. К вечеру завтра приехать велели… Потом на Меновой двор сгонял. Теперь вот домой наладилси. Чего мине тута до завтрашнего вечера торчать?

— Ну, коль так, прокачусь я с тобой до Гимназической улицы, — согласилась Катерина, умащиваясь поудобнее возле него в соломе. — Не живу я здесь, Ваня. Проездом тут оказалась.

— А где ж ты живешь-то? — бесхитростно спросил Иван, трогая коня.

— Далеко я живу, за Самарой, в деревне. Да вот в Кургане побывать довелось, а теперь назад пробираюсь.

— Эт зачем же тебе в Курган-то понадобилось? — поинтересовался Иван и, как бы между прочим, добавил: — Не замужем ты еще?

— Да какое мне теперь замужество! А только ты не спрашивай ни об чем, Ваня, потому как ничего я сказать не могу, — снова прослезилась Катерина. — И прошу тебя Христом-богом, ни единой душе об нашей встрече не сказывай!

Иван осекся с вертевшимся на языке вопросом, однако ж не утерпел с другим: