Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

Перед утром, уже на заре, полегчало и Леонтию: уснул он тихим сном праведника. Выбившись из последних сил, повалились и спасатели кто где. Часов до двенадцати проспали все мертвецки. Потом стали в дорогу собираться. Выехали в самую жару, в третьем часу пополудни. Пьяных рядком склали на телегу к Григорию, постелив им остатки сенца.

Поставила им в телегу Ефимья жбан квасу, потому как пьяные в еде не нуждаются, а пить постоянно попрашивают — горят у них все внутренности, и огонь тот заливать приходится.

Простилась Катя с Ефимьей, навещать ее посулилась, подсела в ходок рядом с Василием. И поехали они передом, за ними — Григорий с пьяным хозяйством. А Ефимья — сморщенная, усохшая и сильно постаревшая за последний год — одинокой тростинкой осталась на улице против своих ворот и, роняя скупую слезу, глядела вслед удалявшимся подводам, пока они скрылись.

Катя тоже со слезой несколько раз оборачивалась, махала косынкой «баушке», той самой бледно-малиновой косынкой, в какой уходила за город, а Василий разыскал ее, как с действительной службы вернулся. Почти три года с той поры миновало. И каких три года! Вернувшись мыслями к прошлому, Катя вдруг усомнилась в том, что едет она рядом с любимым, открыто, ни от кого не прячется. И не куда-нибудь едет — домой! И не кто-нибудь она, не женщина без определенного положения, как полынь горькая, придорожная, на какую и плюнуть всякий может, и колесом наехать, а мужняя жена!

Можно ли в это поверить? А вдруг да случится что-то в дороге! Ведь столько раз казалось, что могут они соединиться — и муки останутся позади. Но вот даже на собственный свадебный обед не сумели попасть вовремя. Как пуганая ворона, боялась каждого куста.

— Понужни Ветерка-то, Вася, — попросила она и смутилась.

— Да ведь не поспеют они за нами.

— Целовать хочу тебя, никакого терпенья нету, а они сзади тащатся!

Василий улыбнулся и чуть-чуть шевельнул вожжой. Конь сразу пошел размашистой рысью, и разрыв между подводами начал заметно увеличиваться. Под ремнями шлеи на крупе коня пролегли темные полосы.

На пахоте и на стерне в степи по-хозяйски, вразвалку, прохаживались грачи, сверкая на солнце вороным, блестящим пером. В придорожных колках сороки да вороны хлопотали, пичуги разные насвистывали. А высоко в небе, едва слышимый, заливался жаворонок. Пахло весенней землей и свежими, только что проклюнувшимися березовыми листиками.

Далеко у горизонта, на востоке, появились белые барашки облаков. Они росли, приближались, и за ними показалась черная туча.

Наслаждаясь земным покоем после минувшего городского ада, Василий молчал, испытывая какое-то двоякое чувство. С одной стороны, все в нем торжествовало вроде бы, поскольку сбылось то, к чему так долго стремился, но тут же примешивалось что-то обидное, поруганное, изувеченное в их с Катей судьбе. Чувство это рождало едва уловимую горечь и мешало радоваться.

От спутников своих оторвались они версты на три, потому Василий снова стал сдерживать коня. Вдруг впереди на дороге показался бешено скачущий навстречу всадник. Пригляделись к нему, и, когда он приблизился саженей на двести, Василий признал его:

— Да ведь эт Карашка наш, а на ем Степка, должно быть.

— Ой, Вася! Неужели опять чегой-то стряслось? — испугавшись, ухватилась за него Катерина.

Лихо подскакал Степка, но, увидев невесту, смутился и осекся враз.

— Здравствуйте! — не очень уверенно сказал он, осаживая коня и пристраиваясь в ряд к ходку. А меня уж в город послали узнать, отчего вчерась не приехали.

— Ну, теперь уж дома все обскажем, — не стал объяснять Василий. — Скачи домой, и мы следом подкатим… Да Карашку-то не загони!

Через минуту Степка исчез за колком. Василий снова стал сдерживать коня, надеясь, что Григорий догонит. Но, сколько ни оглядывались, не показалась его подвода. Солнце припекало вовсю, а на них вроде бы с чистого неба стали падать редкие капли дождя. Потом принакрыло краем облака солнце, и дождь зачастил по-настоящему.

Достав из передка шинель, Василий расстегнул на ней хлястик и вместе с Катею накрылся ею.

— Ну вот и целуйся сколь хошь, никто не увидит, — засмеялся он и, взглянув на мокрые, седые Катины волосы, проникся к ней неудержимой нежностью. Зажав коленями вожжи, он прижал к себе Катю и стал целовать ее так горячо, как никогда, кажется, не целовал. Она задыхалась от счастья в его объятиях, не чувствуя холодных капель дождя, падавших на колени.

Прямо перед ними располосовала небо ослепившая глаза молния, так что конь было шарахнулся в сторону. И тут же раскатисто загрохотал первый в эту весну гром.

— Да поехали скорейши, Вася! — взмолилась Катерина, закрывая колени полою шинели. — Не маленькие они и теперь уж протрезвились — без нас доберутся.

Василий дал коню полную волю. До хутора оставалось не более пяти верст.