Петр Смычагин - Тихий гром. Книга третья

Народу на площади было множество, едва ли не больше, чем на памятном окопном митинге. Ораторы уже выступали, но слышно их было плохо. К тому же хотелось Виктора Ивановича встретить и доложить о поездке, да и в путаных речах ораторов помог бы он разобраться.

Но прежде чем они разыскали Данина, опять же на Чулковых сынков нарвались. Правда, те почему-то не остановились и разговаривать не захотели. Шныряя по толпе, братья задерживались то возле одного, то возле другого, что-то говорили и двигались дальше.

— Чего-то они тут изобретают опять, — насторожился Василий. Виктора Ивановича встретили с северной стороны толпы. Едва заметный ветерок доносил сюда слова выступающих.

— …Мы еще не успели укрепиться, жизнь не вернулась в нормальное мирное русло, мы не успели показать настоящей свободы и демократии, а большевики снова толкают народ в пропасть раздора…

— Хаим Сосновский выступает, издатель газеты, кадет, волк его задави, — говорил Виктор Иванович, слушая одним ухом оратора, а другим Василия, а взглядом впился куда-то в край толпы. — А вон, вон поглядите-ка, ребята! Вон тот господин в шляпе. Это ведь жандармский полковник Кучин так приоделся… И неспроста он тут прогуливается… И Мастаковы сыновья были в Солодянке — тоже не зря… Надо бы Федичу сказать… Вы здесь побудьте, а я попробую, пробраться туда, к центру.

— …Вы триста лет укрепляли свои позиции, — говорил уже кто-то другой, — вместе с царем укрепляли и теперь пытаетесь крепить их в том же духе. Здесь говорилось и о том, что-де не следует бояться дворян, не следует их оптом отталкивать от себя, потому что именно они первыми восстали против царя и вышли на Сенатскую площадь. Верно. Вышли. Но ничего не добились и пострадали. Это не революция, когда кучка патриотов выходит на Сенатскую площадь и требует свободы простому народу. Революция — это, когда идеи ее поселяются глубоко в душе каждого обиженного самодержавием, когда эти идеи становятся достоянием всех простых людей, даже в самых глухих местах! Идеи большевиков близки и понятны простому народу. Мы требуем национализации всех земель. Пусть землей владеют те, кто на ней работает! Мы требуем немедленно положить конец этой разбойничьей, грабительской войне, ибо напрасно льется кровь и никакого победного конца в ней не будет. Только передача всей власти Совету крестьянских, казачьих и мусульманских депутатов даст возможность решить эти вопросы в интересах народа. Да здравствует власть Советов!

Послышались аплодисменты, крики «ура». На трибуне появился новый оратор. Виднелась только его открытая лысая голова. Не успел он произнести и нескольких слов, как со стороны горсада загудел тревожный набат с церковной колокольни. Народ на площади, задвигался, заходил волнами. В одном конце кричали: «Винные склады горят!» В другом: «Винные склады грабят!»

Толпы, людей бросились на тревожный зов набата. Но казачьи сотни, бывшие на митинге в полном вооружении и на конях, обогнали пеших и унеслись вперед. Митинг прекратился. Уносимые толпой в сторону набата бежали и Василий с Григорием. В этом скопище людей, в поднятой тысячами ног пыли солнце казалось затуманенным, было жарко и нечем дышать.

Постепенно толпа редела, так как многие сворачивали в переулки или возвращались назад почему-то. Все чаще и чаще встречались группы до безобразия пьяных людей. Куда-то и зачем-то шли они. Некоторые пытались бежать. И только за два квартала до горсада увидели они весь ужас случившегося.

У винного магазина и склада купца Поклевского бродили брошенные казаками кони, толклись лохматые, в изорванных рубахах, обезображенные мужики, звенели разбитые стекла. Люди пили из четвертей, из бутылок. Иные, как лошади, совали головы в разбитые днища бочек и напивались наповал сразу. Тут же валились на разбитое стекло, в лужи вина и водки.

Подошли организованные колонны с митинга, с флагами. У ворот, у окон и стен склада быстро поставили охрану из безоружных людей. Рабочие на руках подняли Сыромолотова, и его гневный могучий голос на миг остановил мародеров:

— Граждане! — взывал он. — Опомнитесь! Прекратите этот грабеж! Вы творите беззаконие! Вас подбили на это страшное дело черносотенные бандиты! Опомнитесь! Остановитесь и разойдитесь по домам! Никакая власть не должна допускать такого разгула. Я призываю вас разойтись!

Но и могучий Федич скоро сорвал голос. После его речи на какое-то время все притихло. Может, минут на десять. Первыми опомнились казаки. Схватив наполненные четверти, они вскочили на коней и бросились в ворота. Добровольные охранники успели камнями разбить у некоторых бутыли. А озверевшая пьяная толпа снова кинулась к воротам, смяла безоружную охрану.

Некоторые из охранников-добровольцев, что стояли у окон и вдоль стен, бросили флаги и устремились туда же, в двери. Сюда бежали, как на пожар, городские жители — мужчины и женщины — с жбанами, крынками, горшками, банками, чайниками и даже с большими бутылями в корзиночной оплетке. В дверях стоял неумолчный стон, давили там друг друга.

— Дак вот как бесплатно-то угощают, Гриша, — сказал Василий, указывая на дикую свалку в дверях. Они стояли внутри двора у забора, никому не мешая.

По двору и за оградой носились молодые и не очень молодые мужчины и подбивали нерешительных, стоящих вокруг зевак.

— Это николаевское наследство! Берите, граждане!

— Берите, граждане, даром! Это наше достояние!

— Все равно склад надо уничтожать, берите, граждане, своими руками!

Крикуны сами в склад не лезли, а шныряли между наблюдателями, возбуждая в них алчность.

— Гляди, гляди, Вася! — закричал Григорий, указывая к дверям. — Вон наш Демид Бондарь посудину волокет!

— Вот тебе и Тютя! Он ведь и не пьяный, кажись, — удивился Василий.

Нет, Демид Бондарь был трезвехонек. Вместе с каким-то незнакомым мужиком они выбрались из дверей с громадной бутылью, ведра на три, в корзинной оплетке и с ручками.

В ворота вошел кум Гаврюха — грязный, в разорванной на плече рубахе — и направился к дверям.

— Дядь Гаврил, погоди! — крикнул Григорий.

— Чего годить, лети-мать! — качаясь, притормозил Гаврюха. — Его там хоть и море цельное, а все равно ведь выпьют! А вы-то чего же стоите, слюни распустили? Ждете, когда поднесут вам?

— Да мы уж выпили, — засмеялся Василий, — и тебе бы хватит.

— Ничего не хватит, лети-мать! Отца-то свого видал, Гришка?

— А где он?

— Да вместе мы внутрях тама были, небось и теперь, у бочки сидит.

Ребята значительно переглянулись, а кум Гаврюха двинул своим путем. Из дверей свалки навстречу ему выскочила растрепанная молодая баба с крынкой в руках. Гаврюха кинулся к ней, пытаясь вырвать у нее посудину, из которой плескалась вожделенная жидкость. Баба удержала крынку, но, поскольку Гаврюха охватил бабу своими трехаршинными граблями и приподнял, задрав сзади юбку, она выплеснула из крынки содержимое в его длинную, лошадиную морду, разбила крынкой висок и, почувствовав ослабление, вырвалась, да еще успела обругать, потом убежала.