Анатолий Калинин - В тылу отстающего колхоза

Живет Костылев, как уже сказано, на берегу, и ничего не стоит ему выйти за день несколько раз на крыльцо своего дома и взглянуть на колхозные лодки, тут же покачивающиеся под его двором на причалах. За это начислит ему колхозный счетовод к вечеру семьдесят пять сотых трудодня. Попутно и садоводческого техникума моторный баркас обласкает Иван Иванович хозяйственным взглядом. Взгляд его обходится техникуму в сто двадцать рублей в месяц. Когда же потребуется Костылеву, то, по условию, не спросясь, он дни напролет возит на техникумовском баркасе с задонского огорода кукурузу и картошку и — целыми копнами — луговое сено.

Сена ему нужно много. К холодам на костылевском дворе уже стоит высокий стог — чуть поменьше, чем на колхозной ферме. Еще и этого, бывает, не хватит. Зимой надергает из припасенных за Доном, притрушенных снегом копен и везет по льду на санках. Завел три молочные коровы. Всю зиму, даже в бескормные годы, коровы жуют у него во дворе колхозное сено. Нет, он не ворует, ни одной былинки не возьмет чужого.

Сделал себе добротный, на дубовых колесах развод [1] Телега. и, как только схлынет с левобережного займища вода, забрасывает его за Дон. В горячее время сенокоса прибегают к Костылеву из луговой бригады люди:

— Не на чем, Иван Иванович, возить сено.

— Вот же чудаки, — смеется Иван Иванович, — там же у меня где-то развод без дела, пользуйтесь…

Переждав время, едет за Дон.

— Где бы мне сенца разжиться? — спрашивает у бригадира луговой бригады.

— С дорогой душой, Иван Иванович, мы доброту не забываем, бери сколько увезешь, — великодушно разрешает бригадир. — Может, тебе и быков дать?

От быков Костылев отказывается. Зачем ему быки, когда свой конь стоит в сарае. Он-то и не собственный, да лучше своего. Есть в хуторе одна научная, по виноградарству, контора, а у той конторы — единственный мерин. Негде было конторе приютить этого мерина; спасибо, подвернулся Костылев с сараем. Растроганный его бескорыстием, начальник конторы доверил ему мерина на полное хозяйское усмотрение. На этот раз Иван Иванович не отказывался. И налогов не плати и погоняй сколько хочешь…

Одну корову он на себя записал, две другие — на невесток, живущих не с ним, где-то в городе. Почти через три года в сельсовете досмотрелись до закона, призвали Костылева. Вернувшись из сельсовета, он хмуро поведал жене, что двух лишних коров посоветовали продать.

— Слава богу, — обрадовалась изнурившаяся в уходе за тремя коровами жена, — они же из меня все жилы вытянули.

Позеленел Иван Иванович, закричал на жену, застучал ногами. Все же коров к вечеру следующего дня продал и, взяв за двух с техникума семь с половиной тысяч рублей, не остался в убытке.

Зимой Иван Иванович постукивает у себя в мастерской молотком, гнет хуторянам из жести — по сто пятьдесят рублей за штуку — печные короба, делает колхозу за трудодни ведра. У соседки-вдовы за ремонт дома, кроме денег, выговорил кровать с пуховой периной. Свой дом перекрыл, приторговывает яблоками из сада. Даже по наружности, по выхоленно-белым на румяном лице усам видно, что живется ему неплохо.

Еще об одном рассказал мне сосед Николай Иванович, престарелый колхозник, давно уже перешедший на иждивение кассы взаимопомощи.

Сидели как-то на перевернутой вверх дном старой лодке. Николай Иванович приехал со своего задонского огорода, где подбивал картошку. Отдыхал, положив сбоку обзелененную травой тяпку. Грел в горячем песке босые, закостеневшие в ревматизме ноги.

— Родительское имя-фамилия ему Епифан Козлов, а кличут его все Беспалым, В тридцатом году, когда увозили из раскулаченных дворов зерно, кинулся Епифан Капитонович к амбару за мешками с пшеницей — хотел отнять и не поберегся. Отрубило ему два пальца на левой руке амбарной, окованной полосовым железом дверью. Так и пристало, как репей до конского хвоста, — Беспалый. Народ скажет… Из ссылки Беспалый пришел смирный… Плакался каждому встречному: «Кровопивничал, каюсь». Люди подивились: осознал человек. Но я-то знал, что это он только шкуру перевернул, а под исподом шерсть все та же, серая. И в аккурат по-моему сбылось.

Жить в родном хуторе не стал, на зарытые где-то в кубышке тысячи откупил себе домик в городе. Отводил, значит, глаза: «Я теперь человек мастеровой, плотник, и до ваших колхозных дел не касаюсь». Еще как коснулся. Выместил Беспалый на нашем колхозе свою обиду.

Как мастеровой человек, выбрал он себе одну профиль — строил лодки. У нас, как видите, и луг, и лес, и огороды за Доном — Доном кормимся. А с перевозом плохо. Половину лодок наши, когда отступали от фашистов, угнали; половину фашисты перевели. К парому в станицу за шесть километров не набегаешься. В летнее время женщины по полдня на берегу выстаивают, лодку выкликают. Беспалый сразу сообразил, как из этого выгоду извлечь.

Приезжает он всегда из города до весны и стругает тут на берегу до самых заморозков. Увечная рука ему не препятствует — он за нее в собесе даже пенсию схлопотал. В сорок шестом году по две тысячи рублей брал за лодку. А нашему колхозу их не меньше дюжины требовалось. Расплачивались с ним и продуктами, отвозили в город арбузы и муку на машине. И колхозники ему позадолжали: каждому интересно свою лодку иметь.

Хоть бы лодки делал как лодки — материал натягивает. И по виду куцые, и веслами не повернешь. Из ворованного леса к своему дому в городе новое крыло пристроил. Хвалился, что в потолок для сохранения тепла войлоку заложил.

Сынок его, Алексей, живет в хуторе, кузнечит по договору с колхозом. За трудодни и борону оттюкает и лемех отобьет. Они вдвоем с папашей за эти годы с нашего колхоза несчетно добра перебрали. Беспалый посмеивается: «Я эту забранную у меня в тридцатом году пшеничку с ба-альшими процентами возвернул…»

Ранней весной отрывали в колхозном саду виноград, ставили новые опоры и подвязывали к ним лозы, еще пахнувшие пресным земляным духом.

Работа эта требует быстроты: нужно успеть поставить на опоры виноград, пока не брызнула из согревшихся под вешним солнцем лоз молодая зелень. Обычно в это время все колхозники хутора Вербного на несколько дней переселяются в сады. Так было и в этот раз.

Засаженный виноградом склон суглинистого придонского бугра при первых проблесках утра усеялся платками женщин и шапками мужчин, вышедших отрывать пролежавшие всю зиму в земле лозы и подвязывать их к опорам. Работали дружно, продвигаясь в междурядьях виноградника от куста к кусту в гору. Не утерпел и мой сосед Николай Иванович, пришел в сад, с трудом передвигая ревматические ноги.

— И чего вас, дедушка, носит, али не управимся без вас? — с досадой укорила его Дарья, работавшая звеньевой в садоводческой бригаде.