Борис Лапин - Избраное

Безусловно, это были бандиты. В этом не было никакого сомнения. Мирные туркмены не живут на Кизыл-Су. Поселки их и кочевья лежат немного западнее. Здесь они появляются редко и только для грабежей или сведения счетов с узбекскими родами.

Одна из смутно темневших фигур внезапным прыжком оказалась рядом со мной. Кто-то, на расстоянии двух шагов от меня, высек искру в огниве и зажег перед самым моим носом длинный фитиль. В неверном и дрожащем на ветру свете я увидел страшное, перекошенное лицо туркмена в рыжей, от мгновенного отблеска, папахе. Он заорал на меня на русском языке, стараясь перекричать шум ветра и рокот Дарьи.

— Эй, ты, водяной шайтан! — кричал он. — Знаешь меня? Я — Яхши-Гельды. Я — сам Яхши-Гельды. Скорей, торопись, выводи лодку. Нужно съездить на тот берег. Будешь плохо править, зарежем, как барана. Одевайся, собачий шайтан!

Что оставалось делать! Так или иначе приходилось повиноваться. Я, торопясь и путаясь, натянул с помощью культяпки, заменяющей мне руку, сапоги и побежал к речной воде. Рядом со мной слышалось чье-то сиплое дыхание. Бандиты шли за мной. Огонь потух, и воцарилась еще большая, чем прежде, тьма.

Я отвязал лодку от причала и сел на корму. За мной последовали все туркмены. Сколько их — трудно было разобрать. Прежде чем пойти за мной, они, повидимому, уже были здесь, — на воде, ударяясь о борт лодки, хлюпала какая-то странная пловучая масса, похожая на большой плот. Незаметно я нагнулся и нащупал рукой шероховатую кожу надутого воздухом бурдюка. Это был таджикский кожаный плот. Туркмены, очевидно, готовились возвращаться назад с добычей.

Я сидел на руле, а туркмены отталкивались от дна баграми. Осторожно мы стали выгребать лодку на середину реки. Было темно и ветрено. Плот, скрипевший и качавшийся за кормой лодки, казался каким-то догоняющим нас чудовищем, от которого мы спасались под свист и улюлюканье афгана.

Кроме Яхши-Гельды, оказавшегося случайно или нарочно рядом со мной, никто не произносил ни слова. Мокрый и полуодетый, налегая на руль, я слышал, как он шептал мне хрипло и насмешливо:

— Безрукий шайтан! Для чего держал винтовку? Разве ты можешь стрелять? Дай время, угоним скот, тогда посмотрим, что с тобой делать. Может быть, убьем, может быть, оставим в живых. Мы гоняем с собой в походах стада баранов. Их сторожит джигит. Только он плохой сторож — всегда спит. Теперь поставим сторожем тебя. Это как раз дело для баб и для урусов.

Не могу сказать, чтобы его слова придали мне бодрости. К тому же, переправа была на редкость трудная.

Начинало покачивать. Лодка, ныряя, понеслась куда-то вбок, вдоль берега. С тонким визгливым криком колтоманы налегли на багры, стараясь оттолкнуться к середине. Лодка подалась, и всех нас захлестнуло. Внезапно стало холодно. Быстро и неуклонно лодку понесло в черную плещущую бездну.

Через мгновенье мы полетели куда-то вниз, под гул и брызги, напоминавшие крутень водопада. Все легли на дно. Несколько раз плавно и медленно лодку повернуло. Затем, зачерпывая бортом воду, она отлетела, скользя поперек ветра, и закачалась на спокойных водах, очевидно защищенных какой-нибудь косой или выступом берега. Став на колени, я опустил руку в воду. Течения не чувствовалось.

Со злобной бранью туркмены поднялись на ноги. Эти степные люди, привычные к ветрам и бурям пустыни, терялись перед водяной стихией. Поспешно и враз они налегли на багры, толкая лодку вперед, пока она не заскользила дном по илу.

— Вылезай! — крикнул мне Яхши-Гельды. — Стой! Держи причал!

Он бросил мне веревку, и бандиты один за другим исчезли в темноте. Я не двигался с места, держа в руках причальный крюк. Сторожить меня остался один из бандитов, который сейчас же отошел в сторону и, дрожа от холода, внезапно сменившего вечернюю духоту, стал зарываться в землю, разбрасывая прикладом винтовки мокрый прибрежный песок.

Через полчаса или через час, не знаю, из мрака снова вынырнул Яхши-Гельды, и за ним появились его джигиты, гнавшие с собой маленькое стадо овец. Я услышал мелкий топот, возню и жалобное гнусавое мэканье.

Теперь я понял назначение плота и цель переправы. Это был один из мелких набегов, которые колтоманы предпринимали для пополнения стад, заменяющих им в походе фуражный обоз. Такие набеги называются «аламаном». В этом случае дерзость аламана заключалась в том, что возле таджикского кишлака, из стад которого, очевидно, были угнаны эти овцы, всего в пяти километрах находится красноармейский пост Учугчи-Язы. Ночью, однако, можно было ничего не бояться. А день должен был застать их далеко, по ту сторону реки. Может быть, в Афганистане.

Овец заарканили и по одной погрузили на плот, осевший под их тяжестью. Началась обратная переправа, бурная и беспокойная, захлестывавшая летучим песком и холодной водой.

На меня больше никто не обращал внимания.

Я делал свое дело кормщика, и мною были довольны. Мы высадились, повидимому, ниже по течению, так как я не мог узнать холма, где находилась моя палатка. Туркмены так же плохо ориентировались в темноте. Они решили отодвинуться на несколько километров вглубь от реки, чтобы утром соединиться со своей шайкой. Сделав получасовой переход, мы остановились в ложбине, между песчаных дюн, где ветер был не так силен и туркмены могли развести из сырых кустов свежий и дымный костер. Набег прошел удачно.

Как всегда, к утру духота исчезла, и в воздухе замерцали серые пятна близкого рассвета. Колтоманы сидели поодаль от костра. В прозрачном и странном свете я мог разглядеть их рваные халаты и плосконосые разбойничьи лица. Это было отребье туркменского народа, лишенного его лучших черт, полных скотоводческого удальства и степного благородства.

Джигит приготовил саксаульный вертел. Яхши-Гельды подошел к овцам и выбрал жирного курдючного барана с крутыми, загнутыми рогами. Воткнув нож в горло барана, Яхши-Гельды наклонился к дымящейся кровью туше.

В это мгновенье произошло, повидимому, что-то, за чем я не мог уследить. Раздался крик. Я вскочил и увидел Яхши-Гельды, с головы которого упала рыжая папаха. Он потрясал ножом с криком:

— Волнистая тамга! Волнистая тамга!

Услышав его слова, туркмены, казалось, сошли с ума. Они загалдели и заорали, с громкой бранью ударяя себя в грудь. Молодой джигит, с рубцом поперек щеки, беспорядочно садил из ружья в воздух.

Никто не глядел на меня, хотя я был, казалось, единственным нормальным человеком в этой толпе обезумевших бандитов, из которых каждый мог меня в любой момент зарезать. Я отбежал в сторону и быстро пересек гребень противолежащего холма.

Передо мной открылся широкий горизонт. В неровном свете раннего восходного неба резко выделялись знакомые горы правого берега. У подошвы гор лежали полузасыпанные песком низкорослые белостенные бараки, от ворот которых отъезжал конный красноармейский отряд, с знакомым комвзводом Яном Бургисом во главе. До них было не больше двухсот метров.