Борис Лапин - Избраное

Проснувшись утром и прочтя газету, корейский заводчик и миллионер, господин Сен Ван-ни, поднялся немедленно с постели, не подремав, как любил, под патефонную песню, в семь часов заведенную слугами. «Какое несчастье!» — была первая мысль, пришедшая ему в голову. Он вскочил и в ночном халате отправился в комнату своей старухи, придерживая левой рукой бившееся сердце.

— Ты знаешь новости газет?

— Что такое, господин?

— Ты знаешь про живую мишень Кентаи?

— Мне прислуга рассказала, дорогой.

— Какое несчастье!

— Разве это плохо для корейцев, дорогой?

— Он был у меня пять дней назад.

— Кто?

— Живая мишень Кентаи.

— Неужели, господин?

— Я вежливо отказал ему от дома. Он ушел взбешенный.

— Какое несчастье!.. Зачем же?..

— Я был перед тем расстроен.

— Что же теперь делать?

— Могут арестовать. Пусть дочка соберется… и сегодня же едет обратно в колледж.

— Но вакации еще не кончились.

— Пусть живет в Нагасаки — не здесь…

И босыми ногами господин Сен затопал по цыновкам.

На заводе, принадлежавшем этому господину, снова появился исчезнувший незадолго перед тем литейщик.

— Разрешите, господин приказчик, снова стать на работу.

— Ты ведь отправился на родину в Кентаи.

— Извините, господин приказчик, моя мать опять здорова. Я получил из Кентаи письмо.

— Ступай в цех. Жалованье будешь получать с первого числа. За прогул.

— Эге, Цой!

— Здорово!

— Здорово!

— Все ли ладно?

— Ладно все. У тебя все ли ладно?

— Все ладно.

— Чего пришел?

— Не дошел в деревню.

— Что, аэропланы, жандармы?

— Аэропланы, жандармы. Дорога — не дойдешь.

— А Фу-Да-Тоу не сожгли?

— Фу-Да-Тоу сожгли.

— В Го-Шане спокойно?

— Да. Проходил Хэ-Янь — пороли. Убивать никого не убили. Все тихо.

— Извините, господин приказчик.

— Что ты рассказываешь, друг?

— Мать моя болела холерой, говорю, господин приказчик.

Они стали вытачивать зажимы для бомбодержателей, заказанные 6-й эскадрильей.

В публичном доме второго разряда, на улице Фунадайку, мадам в очках, сидевшая на цыновке у входа, говорила пьяненькому скучному конторщику, тыкая в газету пухлой рукой:

— Я его сразу узнала — был у нас на днях. Такой человек понимает. Он мог бы ходить к лучшим певицам, но такой человек знает, где его могут быстро понять и хорошо служить. Гинко, сюда!.. Он брал вот эту. Теперь, извините, господин, ее цена на пятьдесят сен дороже.

Вся Япония была взволнована.

И в эти дни все окончательно и совершенно забыли о том времени, когда капитан Аратоки не был ни популярным офицером, ни героем, а был просто молодым человеком, не подававшим особенных надежд.

Пассажиры стояли на палубе, ожидая портового сигнала, разрешающего судам пройти за мол. За кормой горела красная утренняя рябь. Из моря высунулось солнце. Маленький юркий катер, свистя, подкатил к бортам. Командир катера, в синей форме с огромными гербами, что-то закричал. Пароход вошел в порт.

Рикша вез молодого пассажира по длинной ветхой улице. В тумане, среди красных и коричневых домов, будто затопленных водой, улица подымалась к сопкам. Подул холодный ветер, тупой болью отдававший в уши. Туман понесся через дома.

Пассажир был одет в фуражку летчика, в дымчатый непромокаемый плащ офицерского образца. В ногах у него лежал дорожный баул, состоявший из двух плетеных, вкладывающихся одна в другую корзин.

Он в первый раз приехал в Фузан. До этих пор он никуда не выезжал за пределы Средней Японии. Он был очень молод. Едва ли было ему больше двадцати пяти лет. Его снарядила в путь заботливая мамка: из-под плаща высовывался край теплой вязаной фуфайки. На лице у него был укреплен подтянутый резинками черный чехольчик, защищающий дыхание от холода и заразного воздуха портов.

Черный чехольчик на носу, чтобы не дышать грязным воздухом туземцев.

Очки с простыми стеклами защищали его глаза.

Таким был человек, через две недели сделавшийся знаменитым во всей Японии.

Между тем Аратоки Шокаи любознательно глядел по сторонам, без всяких особенных мыслей рассматривая новый город.

Улицы были плохо вымощены. Под ветром клонились кипарисы и облезлые худые олеандры. Повсюду валялись гнилые луковицы и корки формозских бананов. Люди, попадавшиеся навстречу, были в мутнобелом. Женщины шли прыгающей походкой, ставя ноги мужественно и широко. Многое было похоже и все-таки не похоже на японский город — чуть хуже, ниже, разбросанней. Небо другое — серее и бледнее, чем на родине. На запад неслись пятнистые гнилые тучи.

Рикша, тряся рессорную колясочку, взбегал по улице вверх. Туман исчез. Улица наполнялась людьми. Взгляду Аратоки открылась жизнь города на рассвете, освещенная ровной зарей и не имеющая никаких тайн.

Ходили лудильщики в широких войлочных шляпах, звеня своими коромыслами. Старик, в белом балахоне, с волосами, собранными на затылке в шишку, бамбуковой тростью выколачивал цыновки.

Утро было еще корейским.

Но, пока солнце подымалось выше над морем и туман становился прозрачней, на улицах появился и японский Фузан.

Сначала быстрой семенящей походкой прошел чиновник с портфелем, усеянным золотыми пуговицами. Над стеклянной витриной кафе «Бансей» взлетели жалюзи, открывая пустой зал, где между столиков, украшенных расставленными в ящиках карликовыми соснами, ходили с вениками кельнерши.

Прошли двое военных, отчеканивая шаг, выпятив маленькие фигурки, четырехугольные, подбитые ватой, плечи.

Из офицерской гостиницы выбежал кривоногий денщик с плетенкой для винных бутылок, на вытянутой руке держа горсточку серебряных монет.

В углу улицы захромал инвалид-газетчик с узкой тележкой, распевая:

— «Ници-ници»!.. Вчерашние токиоские новости!.. Сегодняшний «Корейский ежедневный вестник»!

Так он кричал и истошно звонил в серебряный звонок.

Рикша остановился у подъезда гостиницы. Сгибаясь, выбежал отставной солдат и внес в вестибюль господские вещи. По высокой лестнице с протянутой до верха дорожкой из унылого линолеума, не снимая сапог (хотя расставленные под нижней ступенькой туфли, сандалии и ботинки указывали на то, что на второй этаж следовало бы входить в чулках), Аратоки вбежал в номер.

Портье только покачал головой, отмечай в книге свидетельство приезжего офицера. Каждый день всё едут господа офицеры на материк, все такие же молодые, все так же торопятся. Вечером уезжают куда-то в глубь страны… Этот заказал номер до заката.