Любовь Руднева - Голос из глубин

Я был настроен на чуть приподнятый лад и нетерпеливо ожидал, как мы примем участие в празднике встречи с Маклаем. Этнографы сулили невиданные зрелища, пантомимы, пляски, игру бонгуанцев на разных инструментах.

Но я был вовсе ошарашен, когда, почитая капитана судна, островитяне захотели во мне узреть наместника Маклая на их земле. И винюсь: едва сказали, что меня «назначают» Миклухо-Маклаем, я внутренне расплылся в самой глупейшей улыбке.

Нет-нет, не в самодовольной. Но исполнилась мечта восьмилетнего Васьки, хотя прав на нее я никаких наверняка не имел.

Я, с лунообразной физиономией, с глазами-миндалем, средним ростом, с неожиданно для меня — к этому я так и не привык — холеным лицом и излишне плавными жестами, вдруг должен был оказаться тем, кто являл собою вовсе иной человеческий образ.

При своей пронзительной красоте природной жил Маклай аскетом, великого терпения и проницательности личность, и наверняка был при том сухощав и стремителен.

На судне царило веселье, все шутками встретили предстоящее мое ряженье в Миклухо-Маклая, некое преображение.

А я не одевался под него, остался в своих белых шортах, красной рубашке, но, поверите ли, чувствовал ответственность, далеко не праздничную.

Обо всем пишу подробно, так как Вам тогда было не до меня, и всех пусть и необычайных затей, вы выполняли свою программу и заняты были по горло с геологами. Ну, а давние пересказы, даже и на месте, вряд ли запомнились вам в подробностях.

Вас тогда интересовало расположение района Бонгу в системе складчатых гор Финистерре и Адельберт, протянувшихся вдоль северо-восточного берега Новой Гвинеи. И нам рассказали. Вы про эту молодую в геологическом отношении территорию, еще в начале четвертичного периода она представляла собой дно океана. У меня же вызывали сочувствие к папуасам частые землетрясения и моретрясения, ведь случалось, высокие волны цунами смывали деревни, об этом писал и Маклай.

Еще в первое посещение мы обратили внимание, что берег в районе деревни Бонгу окаймлен коралловыми рифами и лишь небольшой участок, протяженностью около ста пятидесяти метров, отлогий и песчаный — естественная пристань для лодок ее жителей.

И вот — шутка ли — спустя сто лет он вновь шел к папуасам, то есть я уже Миклухо-Маклаем. А если б он мог принять участие в чуде своею приезда спустя столетие?!

Перед тем я плохо спал ночь, о чем-то необычайном думал, фантазировал за себя, маленького Ваську, он неистребимо продолжал жить во мне, и за него — самого Маклая. Меж тем этнографов, социологов интересовало стихийное поведение папуасов во время этих ими же, бонгуанцами, задуманных игрищ.

А я чуял, моя лихорадка ожидания наверняка сродни ихней, папуасской. Они ж называли Маклая «каарам тамо» — «человек с луны», а он записывал: «спрашивали о звездах и допытывались, на которых именно я был, и т. д.».

Но, отдыхая в комфортабельной каюте с кондиционером, принимая душ, я невольно думал о том, как Маклай обживался на здешнем берегу: кроватью ему служили две корзины, одеяло — матрацем, простыня — одеялом.

Только находил я себе жалкое оправдание в том, что старался все возможное — постирушку, штопку, всякие другие мелочи по-матросски делать самому, но в какое ж сравнение могло это идти с робинзонадой Маклая?!

Хорошо еще, мои товарищи и понятия не имели, как я всерьез готовился к предстоящему, рассматривая вновь и вновь рисунки Маклая.

И с листов на меня глядела то ритуальная маска, то скульптура предка или шел под парусами бонгуанец, вырядившийся для танца, в высоком головном уборе.

А приход настоящего Маклая придумали не научники, не европейцы, не те, кто находился на борту «Эвариста Галуа», — придумали папуасы, те самые, каких уважал он. Я вспоминал, как Маклай не заметил среди них ни одной грубой ссоры, драки, ни кражи, ни убийств, это он свидетельствовал, поставив себе за правило верить только своим глазам.

Я ж во время войны однажды, когда шел на Севере в конвое, разговорился с лейтенантом-англичанином, уроженцем Австралии.

Тогда в невеселом разговоре о живучести расизма гитлеровцев я привел ему слова своего земляка, а его вроде б и полуземляка Маклая:

«Проповедуя истребление темных рас оружием и болезнями, логично идти далее и предложить отобрать между особями для истребления у белой расы всех неподходящих к принятому идеалу представителей единственно избранной белой расы…» Но «…существование различных рас совершенно согласно с законами природы…».

Вы не удивляйтесь, Рей, что сейчас я это все собираю в жменьку, ведь порой возникают сложные параллели.

Итак, мне сказал Ваш заместитель, умница и душа Серегин:

— Капитан, требуют вас, и только вас! И чтобы сегодня же вы были возведены в ранг Маклая. Но берегитесь, кто знает, каков их темперамент, а вдруг захлестнет, войдут в раж, маленько рискованно, а? Они ж точно изобразят, судя по описанию, оставленному самим путешественником, как сперва их предки приняли его в копья, то есть с оружием на изготовку.

А тут во мне, в пятидесятилетнем мужчине, возьми и взыграй:

«Я ступлю ногой на берег туда, куда и он. И потомки его папуасов сперва примут меня так, как врага, потом эдак, как гостя».

Залив Астролябия, Бухта Константина, На шлюпке новоявленный Маклай один направился к берегу. Вот тогда на палубу, кажется, вместе со всеми, кто был свободен из экипажа, беседуя с учеными, вышли и Вы…»

Василий Михайлович писал письмо, зная — последняя, заключительная часть его наверняка развлечет Шерохова.

Но тогда, когда он уже сходил с трапа в шлюпку, и не подозревал — все, что произойдет с ним на берегу, будет отснято на цветную пленку скрытой камерой.

И уже много позднее, в Выдринске, среди иных, самых пестрых, всплывет и обвинение в нескромности, саморекламе, присвоении себе заслуг «исторического лица» и разная иная ахинея. Найдутся и солидные завистники, они приревнуют его к киношной «славе».

А в тот момент, когда он дописывал последние строки письма о давних радостях пребывания их на Берегу Маклая, в передачу, транслировавшийся из Москвы фильм о советских исследователях Мирового океана, включили и пленку о посещении Новой Гвинеи.

Случайные совпадения порой создают ситуации поистине парадоксальные.

Да, он ожидал суда, а его, Ветлина, неожиданно показывали по телевидению. И тот эпизод сам по себе вызывал у зрителей острейший интерес.

Вот он идет по заливу в шлюпке. Не очень большого росточку капитан, среднего, не без приятной полноты, с гладко зачесанными назад каштановыми волосами, у висков чуть вьющимися. На груди так доверчиво распахнута красная рубашка. Аккуратный пробор и — такая оплошка — часы на руке.