Борис Изюмский - Небо остается...

Вероятно, больше всего он не хотел, чтобы его кто-то обогнал. Не понимал, что следующие за ним непременно пойдут дальше. «Моя школа… мои открытия…» — слышалось то и дело. А ведь истинный ученый должен быть щедр и терпим.

…Внутренне Борщев презирал «рафинированного интеллигента» Костромина, который не сумел толком даже эвакуироваться, а его отношения с Васильцовым про себя называл сплошной демагогией, считая, что с аспирантами нужна прежде всего повелительность, — Борщева многое раздражало в Костромине, даже его изысканная и, как он считал, показная манера говорить, все эти: «позволю себе сделать замечание», «имел удовольствие», «соблаговолите», «рассчитываю на любезность». С души воротит! И все очень тихо переговаривается с Васильцовым, небось, на его, Борщева, счет прокатывается.

Константин Прокопьевич прекрасно понимал, как к нему относится Борщев, но, не будучи склонен ломать копья по пустякам, вступать в честолюбивые дрязги, не давал заведующему кафедрой повода к внешнему недовольству.

Так бывает: подспудно накапливается взрывчатка неприязни, ревности, зависти и только ждет своего мига для взрыва.

Костромин возвратился из Франции оживленный, помолодевший, охотно рассказывал о конференции. Правда, умолчал, что она была и его личным триумфом, что к приезду там напечатали две его работы, а выступление имело серьезный успех. Разговор шел о математической основе теоретической радиотехники и радиолокации.

— Вот когда я еще более убедился, что математика всемирна! — говорил Костромин коллегам, не замечая, как Борщев становился все мрачнее.

— Такие заявления попахивают космополитизмом, — наконец, не выдержав, пробасил он недовольно, — и я бы не советовал вам…

— Нет, почему же, это мое твердое убеждение, — все еще не замечая настроения Борщева, сказал Константин Прокопьевич и продолжал: — Вы знаете, Грея Уолтера, например, сейчас интересует энцефалография — изучение мозговых волн «альфа-ритм», и он разработал для этого математический аппарат, демонстрировал свои автоматы «черепахи». В движении они не сталкивались, при выработке аккумуляторных батерей сами заправлялись, «глотали» электричество у мест кормления.

Мы единодушно пришли к выводу, что, при всей своей строгости, математика не должна отказываться от эксперимента, аналогий, метода индукции. Мудрый превратит случай в удачу…

В кабинете заведующего кафедрой набилось много народа. Костромин продолжал:

— Не было ощущения ограниченности, культа «чистой математики»… Пульсировал глобус… В воздухе витали идеи по теории прогнозирования, информации, колебаний… Пробивалась мысль, что нервная система человека — аналог цифровой вычислительной машины… Чувствовалось, как решительно прокладывает себе путь телевизор. Из заповедных тайников науки выплыло греческое слово «кибернетика» — штурман, рулевой. Отец этой науки об управлении — Норберт Винер…

Вот здесь-то и взорвался Борщев. Он побагровел, величественно поднялся с кресла, распахнул пиджак. Грива его словно вздыбилась.

— Нашли отца родного! Ну-с, коллеги, на этом кончим наш симпозиум. А вы, товарищ Костромин, задержитесь.

Внутренне Борщев ликовал. Наконец-то этот умник, политический недоросль, сам себя разоблачил, безоглядно полез в удавку.

— Неужели вы не понимаете, что раболепно проповедуете идеи буржуазных апостолов? И делаете это в присутствии стольких людей! — зловеще-тихо сказал Борщев, когда они остались вдвоем. — Ваша кибернетика осуждена, как реакционная лженаука, как форма современного механицизма, которая отожествляет работу электронных машин с работой головного мозга.

— Это не так, — возразил Костромин, — ничего похожего.

— Ну, знаете, вы переходите все границы, — развел руками Борщев. — Вы уже не первый раз противопоставляете свои взгляды общепринятым. Не так давно, например, вы заявляли о подсознательности некоторых открытий. Разве это не идеализм чистейшей воды? У мысли, ума есть свои четкие законы. А пресловутый интуиционизм — это, по сути, отрицание творческих возможностей народа.

— Я вовсе не сторонник интуиционизма, — пожал плечами Костромин, — сознательной работе, глубокой подготовке я отдаю примат. Но думаю, что есть еще и неосознанные идеи, которые тоже играют роль в научном процессе.

Это было сказано с мягкой непримиримостью.

— Черная магия! — безаппеляционно отрезал Борщев. — В нашей науке не может быть места для подобного идеализма.

— Думаю, вы слишком скоропалительно судите, — не согласился Константин Прокопьевич. — В «Философских тетрадях» Ленина я недавно прочел, что творческое продолжение Маркса должно состоять в диалектической обработке всей истории человеческой мысли, науки и техники.

— Читать — еще не значит правильно понимать, — нахмурясь, бросил Борщев, — плохо вы Ленина читаете, если сейчас распространяете взгляды буржуазных «светил»!

— Почему именно буржуазных? — Костромин невольно начинал горячиться. — Такие взгляды высказывал еще перед войной академик Колмогоров. Что же касается контактов с прогрессивными представителями зарубежной науки, то они нам необходимы. Есть области, где мы пока очень отстаем…

— Гнусный вымысел! — резко оборвал его завкафедрой. — И я не могу позволить сбивать нашу науку с завоеванных позиций. Надеюсь, вы не откажетесь подтвердить на ближайшем ученом совете высказанные здесь оценки?

— Несомненно. И даже мотивирую…

— Прекрасно, прекрасно, — словно бы даже радуясь, потер руки Борщев и сделал многозначительную паузу. — А ведь если я вынесу вопрос на ученый совет, там наверняка возбудят ходатайство перед ВАКом о лишении вас звания доктора. Вы отдаете себе в этом отчет?

«Ах, так вот оно что! Вот к чему ты все это клонил!» — с острой неприязнью посмотрел на него Костромин. Обычно Константин Прокопьевич уходил от столкновений с Борщевым. Даже во время боя итальянских петухов их выбирают по весу, а Борщев легковесен. Но смиренно сносить подобные угрозы Константин Прокопьевич не мог.

— А вы отдаете себе отчет, — гневно сказал он, и скулы у него отвердели, — как на этом же ученом совете будете выглядеть вы, объясняя, почему только что подписали мне совсем иную характеристику для поездки во Францию?

Борщев перестал улыбаться. Да, этого он не учел. И подобный поворот разговора на совете допустить нельзя.

— Ну, хорошо, — уже примирительно произнес Борщев, — не будем доводить дело до крайности. Но, согласитесь, при такой разности взглядов нам трудно и даже невозможно вместе работать на одной кафедре. Вам лучше подать заявление и по-хорошему уйти.

— Считайте, что такое заявление я уже подал, — поднялся Костромин.