Василий Еловских - Старинная шкатулка

— Это ты ранил ножом прокурора Калиева? Ты знаешь, что тебя ищут?

— Никого я не ранил. Не выдумывай. Ты чего несешь на меня?

— Здесь живут и Калиев, и шофер. И только безголовый человек вроде тебя мог заявиться сюда. За каким чертом ты приехал? Сам погибнешь и меня погубишь. Ведь тебя же расстреляют, дурака. Неужели ты не понимаешь?

Чувствовалось, однако, что понимает — сжался, напрягся.

— Не знаю я никаких прокуроров, говорю тебе. Я же только что приехал. Возьму вот справку и уеду. Ну, клянусь — уеду.

— Никакой справки ты от меня не получишь. И что за идиотские письма ты пишешь?

Они долго говорили и все в раздраженном тоне.

— Где работаешь? — спросил Васильев.

Денисов зло усмехнулся. У него вообще как-то странно быстро менялось настроение. Лицо то веселое, то злое.

— Я жрать хочу. И водки бы.

— Хм!.. Водки не будет. На кухне хлеб, картошка и молоко. Жри.

Денисов удивленно посмотрел на грязную посуду:

— А что это у вас так?..

— Как?

— Разбросано все.

— Надо было дать телеграмму, и я бы подготовился к встрече. Ведь я не знал, что сегодня ко мне припожалует такое высокое лицо.

Ел он как-то по-особому — жадно вроде бы, сует в рот всю картофелину, большой кусок хлеба, и в то же время медленно. И таращит глаза, будто давится.

— Ну, где ты был?

— Я ж писал, что в Новосибирске.

— Все это время?

— А много ли его, времени-то, было?

— Не очень и мало.

— А что мне его жалеть, время-то. Его у меня ого-го сколько! Было б чего жалеть.

— Но ты хоть пытался где-то устроиться на работу?

— Прожил.

— Я хочу знать, почему ты не работаешь? — сердито спросил Васильев. — Ведь тебя могут схватить и как бродягу.

— А ты почему не выслал мне справку, а?!

«Каков голос! Строгий начальник отчитывает нерадивого подчиненного».

— Я незаконных справок не выдаю. Выдав такую справку, я совершу уголовное преступление. Значит, предпочитаешь шататься без дела. Ой-е-е-е-е! На днях я читал книгу о Леонардо да Винчи. Так вот… этот художник, архитектор и ученый говорил, что есть люди-паразиты, ничего не делающие. Он называл их «проходами пищи», «поставщиками нужников». А впрочем, что тебе рассказывать!.. Что тебе надо от меня?

— Дай справку. Я отдохну маленько. И уеду.

— Повторяю: я незаконных справок не выдаю. И от чего отдыхать? От каких трудов, позволь тебя спросить?

«Мне тоже надо уезжать. И даже раньше этого кретина».

— Дай мне еще раз денег. И хоть какую-нибудь справку.

— Насчет справки я уже ответил. И денег для тебя у меня нет. Немедленно уезжай.

— Уеду, уеду. О справке мы еще поговорим. Дай закурить. У тебя поди папиросы. — Он с силой вдыхал папиросный дым. — А ты постарел. Мешки вон под глазами. И даже согнулся как-то.

— Изменишься с такими… вурдалаками, как ты.

— А это кто такие?

Васильев будто не слышал вопроса.

— Говорят, крестьян душат налогами. И может быть переворот.

— Да, да! К власти придет второй Гитлер, а тебя к нему поставят помощником.

Гость весело хмыкнул:

— А жена у тя где?

— У матери в деревне, — не сразу ответил Васильев.

— Хо-хо! Временно холостой, значит. Шмару надо.

— Слушай! Я вот над чем думаю…

— Над чем это?

— Мир стоит на двух китах — на труде и доброте. Не будь их — все погибнет. И у самого последнего подлеца, у самого дрянного человечка все же есть что-то и хорошее, я убежден. Если основательно порыться в его душе, то найдешь какие-то проблески, какие-то черты, роднящие этого человека с цивилизованными людьми. А вот у тебя не вижу ничего хорошего. Стараюсь увидеть — и не могу.

На лице Денисова снова появилась ухмылка. Особая ухмылка — отчуждения и пренебрежительности.

— Ну, бляха! Чего ты чистенького из себя все время изображаешь?

— Да, где-то в чем-то и я ошибался. Но я даже винтовку не брал в руки. А вот ты и после войны пакостил. Черную форму полицая сбросил, а черная душа осталась.

— Ну, едри твою налево! Совсем, совсем чистенькай. Так я те кое-что напомню, голубок. Ты, кажется, забыл, как в письме подписывался?

— В каком письме?

— Не помнишь? Ай-я-яй! А в том, которое осенью сорок первого года в газете пропечатали. Там много вас подписывалось. Забыл? Не помнишь? А газетка та где-нибудь да хранится. Обязательно хранится. Ну, гадство! Вякает ишо чего-то.

Да, было… В ноябре сорок первого он вместе с другими предателями подписал письмо, подготовленное немцами для газет, якобы «от лица русской интеллигенции, видных деятелей культуры», где во всю чернили коммунистов и всю Россию. Он не хотел подписывать: больно уж злобы много, ненавистничества, старался увильнуть от этого, но ему сказали: «Значит, вы против?» — и за холодно-вежливыми словами, с бесконечными «пожалуйста», «просим вас» ясно слышалась зловещая фашистская угроза. И Лебедев подумал: «Большевикам капут, это ясно. Подпишу, черт с ним». Иван Михайлович старался не думать о том письме, внушая себе, будто ничего такого никогда и не было.

Да, слова, бывает, бьют сильнее кнута. Васильев нервно дернул плечом и торопливо заговорил каким-то не своим — фальцетным голосом, чувствуя, как болезненно слабеет все его тело.

— Я не подписывал. Это они сами придумали.

— Ну, прямо! Ха-ха!

— Я даже не знаю, кто это письмо писал.

— Не плети-ка! Он, видите ли, ничего не знает. Знаешь, курва! Все знаешь!

Еще пять минут назад Васильев думал, что он в нравственном отношении на голову выше этого прохвоста и забулдыги, а вот сейчас они с ним вроде бы уже и уравнялись, вроде бы два сапога пара, и, желая показать, что не уравнялись, Иван Михайлович сказал, отделяя каждое слово:

— Я допускал ошибки. Но оружия в руках не держал. И в полицаях никогда не служил. Все!..

— Да, да, чист, как трубочист.

Гость опять недобро хихикнул, отнес на кухню посуду, грубо погремел там ею, многозначительно кашлянул и… затих. Он пил прямо из бутыли брагу и тихо, сдавленно крякал. Брага лилась на подбородок, на пиджак и на пол. Увидев Васильева, поставил пустую бутыль на стол, крякнул уже громко, с удовольствием:

— А говорил, что нечего выпить. Ядреная бражка. Кто делает?

В его глазах появился стальной алкогольный блеск.

Васильев угрюмо молчал.

— Сугробы у вас тут — ни пройти, ни проехать. Куда только начальство смотрит. А вот бабы ваши ничего. Крепкие такие, задастые. Вот бы познакомиться с какой-нибудь.

«Шутит? Да нет, всерьез».

— Со мной в кузове грузовика старуха ехала. И рассказывала: у кого-то в вашем селе поросенка слямзили. Утырили и записку оставили: «Граждане, не выращивайте таких больших поросят, а то их таскать тяжело». Здорово, а? Ха-ха!

— От чего ты такой веселый? Грустишь когда-нибудь?

— А зачем?

— А по-моему плохо, когда человек начисто лишен чувства грусти.