Петр Капица - Когда исчезает страх

«Чтоб вы провалились, заклятые друзья! — невольно Выругался про себя Ширвис и в страхе подумал: — Зачем их принесло сюда? Как же я избавлюсь от них?»

Настроение у него мгновенно испортилось, он уже не чувствовал радости победы и не мог улыбаться фотографам.

На другой день утром многие газеты в Осло вышли с портретами Ширвиса. Спортивные комментаторы оказались очень осведомленными: они подробно расписывали свирепость Яна в боях на рингах Чехословакии.

Поездка в Берген вселяла надежду, что Яну в конце концов удастся избавиться от прилипчивого импрессарио. Не будет же тот всё время разъезжать за ним?

На вокзал Ширвис приехал повеселевшим, а на перроне мгновенно помрачнел, так как увидел Лэйна, подсаживавшего в вагон поезда Осло — Берген Божену.

«И ее притащили. Значит, не отстанут, — понял Ян. — Она ему нужна для переговоров со мной. Как же мне избавиться от них? Где достать еще полтораста крон? Триста пятьдесят уже скоплено. Осталось немного. Может, у Кирилла занять? Нет, ему придется объяснять, для чего понадобилась валюта, иначе он не даст, А расскажешь — крупные неприятности наживешь».

Положение казалось безвыходным. Товарищи в вагоне шутили, пели песни и почти не отходили от окон, любуясь заснеженными хребтами гор и хрустальными водопадами, низвергающимися с крутизны. А Ян весь путь молчаливо сидел в углу, ломая голову: как же ему избавиться от дурацкого протокола и долга? И ничего не мог придумать.

В бергенском поезде дневной свет то и дело сменялся кромешной тьмой туннелей. Казалось, что все горы здесь пробуравлены. Один из боксеров насчитал восемьдесят два туннеля.

Берген встретил советских спортсменов мелким дождем; панели лоснились, а жители ходили в прорезиненных плащах и шляпах-зюйдвестках.

— Берген — город дождей, — объяснил переводчик. — В Норвегии популярен анекдот. Его все рассказывают. Бергенского мальчика как-то останавливает турист и спрашивает: «Скажи, дружок, давно ли начался дождь?» Мальчик смутился и виновато ответил: «Я не знаю, мне всего одиннадцать лет… Спросите у моего дедушки, он, наверное, слышал».

Дождь действительно почти не прекращался. Бергенцы привыкли к нему; даже женщины здесь ходили в непромокаемых причудливых зюйдвестках и длинных, резиновых сапогах. Но стоило хоть на полчаса показаться солнцу, как они в мгновение преображались: зюйдвестки и плащи исчезали в сумках и на модницах появлялись кокетливые шляпки, элегантные костюмы, легкие платья. Женщины не решались только заменять резиновые сапоги на туфли с высоким каблуком и тонкой подошвой, так как знали непостоянство погоды родного города.

Боксеры здесь были покрепче столичных. Морские ветры их закалили, а нелегкая рыбацкая работа сделала выносливыми и смелыми. Однако Ширвису попался чрезмерно осторожный противник. Готовясь к матчу, он, наверное, начитался в столичных газетах о советском чемпионе и вышел на ринг с одной целью — избежать нокаута.

Весь первый раунд он пробегал, не давая Ширвису выбрать удобный момент для атаки. Во втором раунде Ян стал присматриваться, пытаясь приноровиться к быстроногому боксеру. Он даже умышленно «проваливался», делая мазки, и раскрывался. Но бергенец был осторожен, он предпочитал кружить по рингу на дальней дистанции, всячески избегая сближения. А когда Ширвису удавалось загнать его в угол, норвежец моментально захватывал его руки поверх плеч и с такой быстротой отпускал, что судья не мог сделать замечания. При этом норвежец успевал ускользнуть в сторону, чтобы опять кружить на дальних подступах.

Если бы бергенец обладал большей смелостью, он мог бы побеждать быстротой действий. Он так легко и ловко передвигался, что Ширвис и в третьем раунде не сумел остановить его, раскрыть и провести хотя бы одну серию полновесных ударов. Они чаще всего были скользящими или уходили в пустоту.

Наконец прозвенел гонг. Ян, потный и взбешенный, ушел в свой угол. А там, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, возмущался: зачем судьям понадобилось вести «подсчет, когда зрители видели, что его противник по-заячьи пробегал все три раунда? Такого надо дисквалифицировать и не выпускать больше на ринг.

А судьи с серьезными лицами спорили и совещались. Только минуты через три они вынесли решение: советский боксер выиграл по очкам.

Побежденный бергенец, словно обрадовавшись, подбежал к Яну с протянутыми руками, но тот демонстративно отказался пожать их и отвернулся.

Это вызвало ропот в зале. И Сомов укорил:

— Поступок неблагородный. Иди извинись, пока он не ушел с ринга.

— Извиняйтесь, если вам нужно, — взбеленись, ответил Ян. — А я проживу и так.

В Тронхейме по распоряжению главного судьи и руководителя советской команды Ширвиса не выпустили на ринг. Вместо него дрался Кочеванов.

Победы советских спортсменов во всех крупных городах обеспокоили руководителей Национального боксерского союза. Лучшие команды Европы не уезжали из Норвегии без поражений, а эти, никому не известные русские парни, впервые выступающие на международной арене, хотят покинуть страну, не проиграв ни одного матча. Недопустимый позор для Скандинавии! Повелись настойчивые переговоры о дополнительной встрече в Осло. Для поддержки престижа Норвегии против советских боксеров выставлялась национальная команда, имевшая немало побед на рингах Швеции, Австрии, Франции, Германии.

Руководители советской команды понимали, что их ребятам нелегко будет состязаться с опытными боксерами международного класса, но желание испытать команду в жесточайшей схватке взяло верх. Они позвонили по телефону в Москву и добились разрешения остаться еще на неделю.

Матч был назначен на день общеспортивного празднества. Обе стороны усиленно готовились к встрече.

Чемпионы Норвегии тренировались в загородном лагере. Их портреты можно было найти в любом магазине и киоске. Газеты ежедневно сообщали о блестящей форме и боевом настроении своих любимцев. Особенно много похвал раздавалось по адресу Ялмара Берлунда — боксера среднего веса.

Сомов не знал, кого против него выставить — Кочеванова или Ширвиса. С Яном творилось что-то непонятное, он ходил вялым и не в меру молчаливым. Владимир Николаевич попробовал вызвать его на разговор, но боксер, досадливо морщась, попросил:

— Оставьте меня в покое.

Сомов по совету главного судьи вызвал врача из посольского городка. Осмотр ничего не дал, боксер был здоров. «Что с ним творится? — недоумевал Владимир Николаевич. — Неужели на него так подействовал наш разговор в Праге? Что ж, получил по заслугам. Но, видно, на душе кошки скребут. Надо его выставить против Берлунда. Это заставит Ширвиса подтянуться».