Петр Капица - Когда исчезает страх

Ян чувствовал себя беспомощным и окончательно выбитым из круга.

У других попавших в трудное положение хоть что-то светилось впереди, и они, несмотря на удары судьбы, тянулись к этому огоньку. А у Яна вдруг все оборвалось, вдали — сплошная мгла. Чем же он будет жить?

Даже в вуз не пойдешь, так как надо вспоминать все, что проходили в школе. А у него на это теперь не хватит ни сил, ни упорства. Он привык жить не задумываясь.

Единственная надежда, если не посадят в тюрьму, на скорый призыв в армию. Вот где начало новой жизни!

Ни сочувствующих, ни болельщиков, — со всеми успел поссориться или начисто порвать, а сейчас бы не помешала поддержка близкого друга.

Близкий друг! Да есть ли такие? Дружба, думал он, всегда связана с каким-то расчетом. А кто может ждать чего-нибудь путного от него? Разве только мать. Впрочем, существует еще Борис. Толстяк посочувствует. Но у него в советчицах Зося. От нее не жди добра.

И вдруг от Валина пришло письмо: приглашение на свадьбу. Ян возмутился: «Нашли время издеваться! Это, конечно, Зосины проделки, Борис на такое не способен».

Но когда Валин позвонил по телефону и рассказал о недавнем разговоре Кальварской с Гарибаном, Ян не захотел огорчать его.

— Ладно, шут с вами, — сказал он, — приду. — Но тут же предупредил: — Только подарков и льстивых речей от меня не ждите.

— Знаю, — смутился Валин. — Не злись. Вот, честное слово, сам понять не могу, почему именно меня она выбрала. И в счастье свое не верю, жду всяких неожиданностей.

— Да-а, нелегкая тебе предстоит жизнь, — посочувствовал Ян.

Свадьбу справляли в прохладный субботний день.

В крошечной валинской квартире собрались сослуживцы Бориса, пришли Зосины родные и Ирина с Кириллом. Последним явился Ян. Он был таким, словно только что оправился после тяжелой болезни: заметно осунулся и очень мало походил на прежнего развязного и громкоголосого парня. Остановясь нерешительно в прихожей, Ян поклонился всем и, не зная, куда деть принесенные цветы, спрятал их за спину.

Зося первой направилась к нему, ее глаза спрашивали: «Кем мы сегодня будем — врагами или друзьями?»— «Не знаю», — ответил его взгляд.

Ян отдал цветы и нашел в себе силы поздравить ее.

— Надеюсь, будете счастливы? — спросил он.

— Наверное, — ответила она негромко. — Мною выбрано лучшее из возможного. Во всяком случае — не огорчена, Я добилась своего. Ведь все люди эгоисты. Бывают лишь разные степени эгоизма.

— Так ли?

— Так, — заверила она. — Иначе я бы дождалась другого! Но сумел ли бы он сделать меня счастливой?

Она задала этот вопрос таким тоном, словно доверяла большую тайну. Зося, как хорошая актриса, умела взволнованно, вместе с тем сдержанно изображать сильные чувства.

«Ведь все еще можно поправить, — подумал Ян. — Нужны решительные шаги, иначе я потеряю ее навсегда». Но голос благоразумия подсказывал: «Не спеши, ты ведь знаешь, что существуют две Зоси: одна — веселая, остроумная, талантливая… какая может только пригрезиться, другая — расчетливая, фальшивая и недобрая. По отдельности они не существуют… Пусть это счастье достанется Борису». И Ян ответил:

— Нет, не сумел бы.

Раздавшийся звонок помог выйти из неловкого молчания. Появившийся рассыльный втащил большую корзину цветов. Зося прочла записку, под которой стояла подпись: «Гарибан», и, вспомнив недавний разговор с ним, сказала Яну:

— Да, я забыла передать. Евгений Рудольфович боится гласности. За удар он не будет привлекать к судебной ответственности. Это я точно выяснила.

— Спасибо.

Зося дала прочесть гарибановскую записку Борису. И тот сразу почему-то засуетился, захлопал в ладоши и начал приглашать всех к столу.

Яна он усадил рядом с какой-то полной блондинкой против Ирины и Кирилла.

— Как твои дела? — спросил Кирилл.

— Утряслись, — ответил Ян. — Начинаю жить заново. А у вас, кажется, близится такое же торжество?

— И мне казалось, да вот она возражает, — кивнув в сторону Ирины, сказал Кирилл. — Дружбу боится поломать.

— Ничего, уговоришь, — отшутилась летчица.

— Кстати, — вдруг вспомнил Кирилл. — У меня чудесная новость: Гарибан больше не будет шефом «Солопа». Снимают! Комитет запретил ему заниматься тренерской работой.

— Это очень хорошо, — сказала Ирина.

Борис, встав рядом с Зосей к столу, поднял руки:

— Товарищи, дорогие друзья мои! Сегодня совершилось невозможное — мы, я и Зося, записались в загсе. И стены не рухнули! По случаю этого невероятного события — прошу открыть шампанское!

Хлопнула одна бутылка, другая… Бокалы наполнились шипучим вином. Гости потянулись чокаться с молодыми.

Борис, пьяный от счастья, готов был обнять весь мир. А Зося вдруг сделалась грустной.

— Горько… Горько! — раздались голоса, требовавшие традиционного поцелуя.

Молодые торжественно обнялись.

Видя это, Ян нахмурился, залпом выпил шампанское и, поставив пустой бокал на стол, признался соседке:

— Очень горько, особенно мне.

По утрам, просыпаясь в одно и то же время от солнца, бившего в глаза, Ирина первым делом подбегала к окну и смотрела на противоположную мансарду. Если там, в проеме открытого окна, она видела Кирилла, приветствовавшего ее поднятой рукой и белозубой улыбкой, то у девушки весь день было приподнятое настроение.

В дневнике она писала:

«Высказать не могу, до чего мне хорошо! Этого состояния я не в силах описать. Оно такое, что исчезает всякий страх перед будущим, и все во мне ликует от счастья.

Я одеваюсь, словно под воздушным водопадом, солнце пронизывает меня. Спускаюсь на улицу и не иду, а бегу, готовая танцевать и прыгать на одной ноге.

Если меня спросят: «За что ты его любишь?», ответить не сумею. Разве дневной свет что-нибудь для меня сделал? А я ему радуюсь. Без Кирилла солнечный день становится пасмурным. Мне нужен его голос, его улыбка, его сильные, добрые руки. Каким-то совсем новым, родным существом он стал для меня. Я готова пожертвовать собой, лишь бы ему было хорошо..

Мне теперь безразлично, что скажут и подумают обо мне другие. Я бросилась в неизведанное не задумываясь. И не жалею об этом. У меня не было умудренных опытом советчиков, ни отца, ни матери. За все буду отвечать сама. Я счастлива и не побоюсь взглянуть в глаза кому угодно. Пусть меня осудят. В глазах рассудительных и осторожных людей я, наверное, поступила неправильно. Ну что ж, оправдываться не стану. Я поступила так, как подсказывало мне сердце, и не жалею об этом, наоборот — в последние дни я словно вся наполнена солнцем, и глаза меня выдают. Знакомые при встречах спрашивают: «Что случилось?», а я не могу и не хочу им объяснять. Это только моя и его тайна».