Александр Шевченко - Под звездами

Когда Шпагин вошел, он поспешно встал, снял очки и стал протирать их полой гимнастерки, застенчиво моргая светлыми близорукими главами.

На нарах, с головой накрывшись серым немецким одеялом, спал Балуев, слышался его, знакомый Шпагину, беззаботный храп.

Шпагин рассмеялся:

— Смотри-ка, Андрей, — Балуев спит! Вот ведь характер: ничто его не трогает!

— Что ж: «барон фон Грюнвальдус все в той же позицьи... лежит!» — усмехнулся Гриднев и стал будить Балуева: — Василек! Вставай, дорогой, дай нам чего-нибудь пожевать, проголодались, аки звери лютые!

Балуев вскочил, заспанный, хмурый, в меховом жилете поверх гимнастерки, с соломой в спутанных волосах, и стал как угорелый носиться по землянке, бормоча:

— Заждался вас, товарищ командир, все остыло давно...

— Что же ты землянку не проветрил, Вася? — спросил Шпагин, раздеваясь. — Надо было хоть солому выбросить, пол подмести.

— Ей-богу, проветривал, ничего не помогает, — оправдывался Балуев, — крепко, видно, гитлеровский дух въелся...

— Ничего, Василек, скоро фашистский дух не только из землянки — отовсюду вытравим! — засмеялся Гриднев и стал жадно есть из котелка тепловатый пшенный суп, в котором плавали кружки застывшего жира.

Тут только Шпагин заметил сидевшего в темном углу Болдырева.

— Почему обеда до сих пор нет в роте? — сердито закричал на него Шпагин. — Солдаты с утра ничего не ели, а вы спите тут... и книжки читаете...

Болдырев отвел угрюмый взгляд от испытующих глаз Шпагина. Переминаясь с ноги на ногу —в нем не было сейчас и следа его обычной самоуверенности и лихости, — он глухо сказал:

— Не в чем обед готовить, товарищ старший лейтенант! Кухню у нас немцы отбили... И все продукты...

— Кухню отбили? Как же ты это допустил?

— Шли мы с батальонным обозом, а фрицы — из лесу и давай на пулеметов чесать по колонне... Наш гнедой сразу свалился, паника, конечно, народ в обозе все тыловой: каптенармусы, ездовые, писаря... И сани с имуществом там остались...

— Как? И гитара моя пропала? — закричал Гриднев.

— Все там осталось, — угрюмо ответил Болдырев.

— Мы отбивались, товарищ командир, — стал рассказывать Лушин, — старшина сам уложил двух немцев... Да что сделаешь? Стреляют со всех сторон, и, главное, у нас лошадей убило сразу. Кто впереди был, те прорвались, а нас отрезали... только ящик с ротными делами я успел захватить...

— Хоть это цело... Это же черт знает что! Среди бела дня немцы на обоз нападают! — говорил Шпагин, шагая по землянке. «Так... Наступление задержалось... обоз потеряли... Еще что будет?» Шпагин чувствовал, как в нем разгорается злость и ожесточенная решимость идти вперед наперекор всем трудностям: в крутых обстоятельствах он всегда становился тверже, беспощаднее к себе и другим.

— Потому что обороны настоящей нет, товарищ командир, вот и нападают! — торопливо стал объяснять Болдырев, обрадовавшись повороту мыслей Шпагина, Все вперед ушли, а на флангах никого нет. Да вы не беспокойтесь, кухню я достану. Как пойдем вперед, я у немцев прямо с ихним горячим кофеем двухкотловую заберу, честное слово!

— А сегодня чем солдат кормить будем? В такой мороз оставить людей без горячего — преступление! Андрей! Иди с ним и с Луппшым сейчас же в батальон и проси кухню: во всяком случае, получите продукты и выдавайте сухим пайком!

Шпагин позвонил Арефьеву и сказал ему о потере кухни.

— А штаны на вас целы? — спросил тот издевательски. — Не потеряли еще? Слава богу... Ну и вояки! Присылай, продукты дам, а кухню сами доставайте. И лошадей тоже доставайте — списывать не буду!..

Шпагин положил трубку и повернулся к Болдыреву.

— И Ксенофонтов был с вами?

— Был, да он не хочет сюда идти, засмеют, говорит: повар — и без кухни!

— Действительно, смешное положение... Придется его во взвод отправить, нечего ему без кухни делать, сказал Шпагин. — Кстати, Вася, а где твой автомат? Ты давно чистил ого? Покажи-ка?

Балуев растерялся: зачем это Шпагину понадобился его автомат.

— Он у старшины был с имуществом...

— Здорово воюешь! Значит, солдат без оружия? Ну, все равно, придется и тебе во взвод пойти повоевать: людей мало в роте осталось. Забирай свое имущество и отправляйся к Хлудову, скажи, чтобы он дал тебе станковый пулемет. И Ксенофонтова с собой прихвати — вторым номером.

Балуев так привык к своему положению ординарца, ; что не сразу поверил, что Шпагин говорит всерьез:

— Вы шутите, товарищ старший лейтенант... я ведь не при чем, это старшина мой автомат потерял...

— Вася, — твердо сказал Шпагин, — я же говорю тебе — в роте мало людей, тяжело нам... Будет полегче — придешь опять!

Балуев стал складывать в вещевой мешок белье, котелок и прочий скарб, все еще не веря случившемуся.

— Как же вы будете без меня? — бормотал он. — Послать куда — и то некого...

Перед уходом из землянки Лушин достал из кармана маленький конверт, сделанный из голубой тетрадной обложки, и передал его Шпагину:

— Вам письмо, в батальоне взял сегодня.

Шпагин мельком взглянул на конверт и узнал почерк Нины, сердце у него дрогнуло, заторопилось. Оставшись один, он нетерпеливо разорвал конверт и жадно, перескакивая через строчки, пробежал письмо. Затем с минуту растерянно глядел перед собой, снова перечитал письмо, но уже медленнее, и стал беспокойно ходить по землянке. По лицу его то пробегало выражение сдержанной радости, то оно покрывалось серой тенью озабоченности.

Нина писала ему из больницы: ей стало плохо в цехе во время смены и она упала без сознания. Писала она об этом в шутливом тоне: мол, и сама не ведает, отчего это произошло, в больнице она отоспится, кормят там хорошо, есть время писать ему длинные письма. Из этих слов Шпагин видел, что жила она впроголодь, работала много и тяжело, без выходных дней и без отдыха, и ему стало жаль Нину. Но тут же он подумал, что не одна она так работает — весь народ. Значит, Нина не хочет отстать от других, понимает, что иначе нельзя.

И он с гордостью за нее подумал: «Конечно, она замечательная, по-другому она и не могла поступить!»

За стенами землянки свистит и воет метель, временами налетают сильные порывы ветра, и тогда снаружи доносится страшный грохот, словно кто-то огромный потрясает листом железа. Вьюга стучит снегом в заледеневшее окно, змеится и шипит в щелях землянки, наметает длинные языки снега под дверью; пламя коптилки рвется, прыгает вверх и сильно дымит, но Шпагин этого не замечает, мысли его сейчас далеко. Здесь, во фронтовой землянке, затерянной в бушующем океане снега и мрака, Нина казалась ему существом другого, необычайного мира — прекрасного, совершенного.

Заскрипела замерзшая дверь, и вошел Скиба. За ним со свистом ворвался из темноты ледяной ветер, донес пулеметный треск, швырнул охапку снега и закружил ее у порога. Когда Скиба прикрыл дверь, вихрь, лишенный силы, сразу осел на пол и рассыпался пушистыми блестящими снежинками.