Александр Шевченко - Под звездами

— Пылаев, постройте роту! — крикнул Шпагин.

— Есть, построить роту, товарищ старший лейтенант!

В каждом его движении были те особые выправка и уверенность, какие вырабатывает в человеке служба в армии. Шпагин внимательно, как бы в первый раз, оглядел его: как изменился Пылаев! Когда он прибыл в роту, лицо его было юношески нежным и румяным, с выражением наивного любопытства. Сейчас оно подернулось тенью усталости, огрубело, заросло многодневной щетиной, потемнело от дыма костров, а морозы и ветры бросили на лицо медно-красный загар, будто пламя пожаров отразилось на нем; глаза, воспаленные от недосыпания, глядели спокойно, твердо, и все лицо его было мужественно и прекрасно особенной красотой воина, много пережившего, много передумавшего...

Солдаты стали выстраиваться в огромном березовом парке, раскинувшемся по склону холма до самой реки. В центре парка лежал в развалинах большой дом с массивными белыми колоннами, взорванный немцами. На верхушках берез, среди голых ветвей, чернело множество растрепанных гнезд, и над парком стоял бестолковый грачиный гомон. Сапоги хлюпали по мокрому снегу: под снегом уже таяла вода.

Шпагин оглядывал шеренги.

— Погляди, Иван Трофимович, как мало нас осталось! — грустно сказал он Скибе.

— Да, меньше нас, но зато какими стали люди за это время! — негромко ответил ему Скиба. — Не люди — кремни! Попробуй-ка возьми их! Такие никогда и нигде не отступят, все вынесут, жизнью своей пожертвуют, а Родину не выдадут врагу!..

Шпагин остановился перед строем, лицо его стало строгим и торжественным.

— Товарищи! Вы сражались за освобождение родной земли героически и самоотверженно, как настоящие советские воины! От лица нашей Родины, доверившей мне командование ротой, за храбрость и упорство в боях объявляю всему личному составу роты благодарность!

— Служим Советскому Союзу! — громко и радостно прокричали солдаты, суровые морщины на их лицах расправились, лица посветлели, словно Родина-мать поцеловала своих сыновей.

А когда Шпагин стал называть имена награжденных, поднялся шум, все стали хлопать, кричать «ура». Но вот он прочел фамилию Подовинникова, и шум резко оборвался, никто не знал, как отнестись к сообщению о награждении погибшего. Тогда Шпагин добавил: «...павшего смертью храбрых в бою под Вязниками. Слава лейтенанту Подовинникову!» — И солдаты дружно закричали «ура» и кричали одну, две, три минуты, обратив головы в сторону второго взвода. Казалось, что Подовинников незримо стоит среди своих солдат и смущенно улыбается застенчивой, доброй улыбкой...

Прочитав приказ, Шпагин подошел к Молеву, стоявшему на правом фланге перед первым взводом, и крепко обнял его:

— Спасибо, Молев, за все спасибо, особенно за двадцатое декабря!

— Служу Советскому Союзу! — ответил Молев и растроганно заморгал.

Взяв руку Ромадина, Шпагин тепло посмотрел ему в глаза:

— Что ж, Ромадин: взводом ты командуешь хорошо; теперь к офицерскому званию представлять тебя будем!

Обходя строй роты и пожимая руки солдатам, Шпагин остановился перед Матвеичевым:

— И тебе, Матвеичев, спасибо, тебе я жизнью обязан!

Матвеичев нерешительно протянул Шпагину здоровую левую руку — правая у него была забинтована и лежала на перевязи.

— Ничего, Иван Васильевич, давай левую: она тоже честно потрудилась!..

После команды «Вольно» солдаты окружили Шпагина и подхватили его на руки.

— Ура командиру роты! Качать его! Ура-а!

Став на землю, Шпагин поднял руку. Все затихли. Тоном приказа, но не по уставу от переполнявшего его горячего чувства радости, Шпагин крикнул:

А теперь, товарищи, — снова вперед, за полное освобождение нашей священной земли от фашистских захватчиков...

Весна, ранняя весна!

Снегопады и морозы вдруг сменились оттепелью, и яркое мартовское солнце нежданно затопило землю морем теплого света.

На равнинах снег только слегка тронут теплом, и по твердому белому насту, искрящемуся под солнцем, ленно движутся громадные, словно крылья сказочных птиц, синие тени облаков. На горизонте сквозь голубовато-молочный пар, поднимающийся от разогретой земли, уже чернеет лес, освободившийся от снега; на черных сучьях придорожных берез искрятся и сверкают прозрачные бусинки воды.

На дорогах, плотно укатанных колесами, снег потемнел и местами растаял; в маленьких лужицах и воронках, заполненных весенней талой водой, ослепительно горят осколки солнца. Густым, непрерывным потоком движутся на юго-запад войска, преследуя поспешно отходящие немецкие части. Проносятся грузовые автомашины с солдатами, выбрасывая из-под колес фонтаны сверкающих брызг; солдаты громко поют «Катюшу», «Распрягайте, хлопцы, коней...», машут руками, смеются. Тягачи, гремя и лязгая отполированными до блеска гусеницами, медленно тянут тяжелые орудия. С правой стороны дороги идут, прижимаясь к обочине, пешие солдаты. Их то и дело обгоняют мотоциклисты, легковые автомашины, всадники.

В этом шумном потоке движется и вторая стрелковая рота — маленькая, но неотрывная капля этого потока. Под ногами ломается и звенит тонкий хрусткий ледок, застывший за ночь в лужицах. Солдаты глубоко вдыхают чистый, прохладный воздух, в котором уже носятся неопределенные, волнующие запахи весны, и улыбаются, и щурят глаза от яркого солнца. И от солнца, сильно пригревающего спину, и от голубого неба, и от сознания того, что они идут вперед, освобождая родную землю, — им хорошо, легко и радостно.

Солдаты идут...

В них не узнать тех неопытных бойцов, которые первыми встретили грудью вражеские полки ранним летним утром сорок первого года. Они исходили с боями тысячи километров, не раз глядели смерти в глаза, видели горький дым пожаров, поднимающийся над родной землей. Они многое пережили, многое увидели, многое передумали, отбивая атаки в траншеях, залитых холодной осенней водой, наступая в зимнюю стужу. Война устроила им Суровую проверку, и они выдержали великое испытание, отстояли свою Родину, и вот теперь идут вперед, опаленные пламенем сражений, возмужавшие, умудренные войной, с несокрушимой верой в победу.

Впереди роты по-прежнему шагает Шпагин, но в роте нет уже многих, с кем он начинал войну на польской границе. В роту пришло с пополнением много новых людей, необстрелянных новичков, но и те в последних боях успели сродниться с ротой, приобрести боевой опыт. И еще будут меняться люди во второй роте — одни убудут, их место займут другие, но нерушимыми останутся традиции роты, останется память о ее славных делах и еще нечто неощутимое, но реально существующее, что отличает эту роту от тысячи других рот и называется духом коллектива, духом роты. Как старый мех придает свою закваску молодому вину, так и вторая рота, вбирая в себя новых людей, передает им выработанные в суровых испытаниях нормы поведения, дух ее героев, переходящие из уст в уста ротные предания о ее славных боевых делах; а все дурное,, ненужное и наносное рота отбрасывает и смывает, как накипь.