Александр Шевченко - Под звездами

Пылаев с завистью и восхищением слушал разговор Шпагина и Полосухина. Он считал героями и необыкновенными людьми всех, кто побывал в бою: ведь они знали и пережили нечто, чего он не пережил и не знал. Это и сообщало им — казалось Пылаеву — какую-то особенную уверенность и спокойствие, словно они наперед знали все, что может произойти, и потому ничему не удивлялись и ничего не боялись.

— У вас всегда так тихо? — спросил Шпагин.

— Какое! Все время молотьба идет!

Полосухин развернул измятую и истертую карту, густо исчерченную синими и красными значками. С уважением смотрел Шпагин на старую боевую карту: он знал, что этими разноцветными линиями и значками запечатлены многие бои, победы, поражения.

Полосухин рассказал, как в первую военную зиму наши войска, продолжая наступление под Москвой, разрубили оборону немцев на части, прорвались в глубокий тыл немецким армиям группы «Центр», охватили несколько крупных вражеских группировок; как под контрударами противника некоторые наши соединения сами попали в окружение, партизанили, потом с боями пробивались к своим; как снова наступали, отступали, отбивая ожесточенные атаки немцев, пытавшихся взять реванш за разгром под Москвой и вновь прорваться к столице; как перемалывали фашистские дивизии, не давая вражескому командованию перебросить из-под Ржева силы на другие участки. Это была кровопролитная, ни на день не прекращающаяся война за каждую пядь земли. Многие деревни по нескольку раз переходили из рук в руки.

Ржевско-вяземский плацдарм глубоко вклинивался в нашу оборону — отсюда до Москвы было всего 120 километров, — и немецкое командование связывало с этим плацдармом далеко идущие расчеты: оно рассматривало Ржев как трамплин для прыжка на Москву.

На плацдарме немцы держали очень большие силы: целиком 9-ю и основные силы 4-й и одной танковой армий. Не жалея людей, ценой колоссальных потерь, исчисляемых многими десятками тысяч человек, гитлеровцы старались удержать Ржев в своих руках.

— Мы недавно им тут здорово дали, — говорил Полосухин. — Они погнали в атаку целый пехотный полк с танками — и ничего не смогли сделать: мы всех перед проволокой положили! Стает снег — увидишь, сколько их нарубили... Да еще высотку у них захватили! Теперь притихли, гады! Ну ладно, разговор разговором, — неожиданно заключил Полосухин. — Сейчас мы организуем что-нибудь! Эй, Филя! — он постучал кулаком в стену. — Там у меня хозчасть, — объяснил он. — Явись сюда!

Из соседней половины землянки появился тот самый рыжеволосый солдат, что колол дрова, и молча стал у порога.

— На пять персон, — подмигнул ему Полосухин, — понятно? А связного возьми в свой камбуз да угости так, чтобы он навек запомнил непромокаемую третью роту!

— Давно приготовлено. Прикажете нести? — спокойно спросил ординарец.

— Здорово же у тебя дело поставлено! — улыбнулся Шпагин.

— Порядок в танковых войсках! — с важностью произнес Полосухин и стал убирать со стола грязную посуду.

— Это почему же в танковых?

— А черт его знает! Поговорка такая. Видно, пехота не сумела придумать для себя поговорку — ума не хватило.

Полосухин принялся будить Манвелидзе, но тот упорно натягивал полушубок на голову и пинал Полосухина босыми ногами.

— Сейчас встанет, — кивнул Полосухин Шпагину и закричал: — Захар, вставай, письмо от Тамары пришло!

Манвелидзе привстал на кровати, помотал курчавой головой и, не открывая заспанных глаз, недовольно проговорил:

— Врешь — от нее больше не будет писем! Зачем разбудил? Сказал тебе: не буди, пока сам не встану!

У Мапвелидзе тоже были усы, — густые, коротко подстриженные, они, словно нарисованные, плотной черной полосой лежали на верхней губе.

— Чудак, наступление проспишь! — Полосухин взял его за плечо. — Погляди-ка, товарищи пришли передний край смотреть!

Манвелидзе открыл глаза, и сонливое выражение сразу исчезло с его сухого смуглого лица. Вскочил с постели, ухватил Хлудова за руки и стал трясти их, заглядывая ему в глаза:

— Скажи — он правду говорит?

Хлудов был явно смущен порывом Манвелидве.

— Да, видите, приехали... Говорят, в наступление пойдем... — неопределенно проговорил он.

— Как хорошо, замечательно! — продолжал трясти ему руки Манвелидзе. — Вот это молодцы ребята!..

— Какие мы молодцы — безусые, — улыбнулся Шпагин. — Вот вы — другое дело — бравые усачи!

— Да, мы в роте договорились, пока не двинемся отсюда, усы отращивать! — сказал Полосухин и потрогал свои усы. — Пусть растут на страх врагам!

Филя принес флягу водки и закуску. Полосухин и Манвелидзе радовались встрече с офицерами, как всегда радуются люди, долго живущие на одном месте, человеку, приехавшему издалека: этот человек всегда кажется особенным, не таким, как люди вокруг; кажется, что он и видел и знает много любопытного, интересного. Полосухин жадно расспрашивал, как идет жизнь в тылу, жаловался на отупляющую скуку обороны.

— Осточертела оборона! — подхватил Манвелидзе. — Одни болота да комары! Летом эти кровопийцы уснуть не дают, никуда от них не скроешься: и дымом выкуриваем, и щели заделываем — ничто не помогает! А жужжат так назойливо, будто сверлят тебе голову — з-з-з-з-з! Встанешь утром, поглядишь вокруг: все те же елки да березы да серое, скучное небо — такая тоска возьмет, хоть вешайся! Вот в Грузии у нас совсем другая природа! — мечтательно вздохнул Манвелидзе. — Море, товарищи, какое море в Гудауте!.. А вы когда-нибудь видели море? — неожиданно обратился он к Пылаеву. Тот смущенно признался, что не видел. Манвелидзе с сожалением посмотрел на него.

Полосухин, который был родом из Архангельской области, не находил ничего плохого в здешней природе.

— У нас тут и свой, северный виноград есть — клюква! — и встряхнул в жестяной банке мороженую клюкву, загремевшую, словно горох.

Шпагин стал торопить Полосухина и Манвелидзе в подразделения. Те готовы были просидеть за столом весь день и даже предлагали «провернуть» сначала «маленькую пулечку». Полосухин согласился идти, только взяв со Шпагина обещание зайти к ним на обратном пути сыграть в преферанс.

Выходя из землянки, Хлудов задержался, снял с полушубка ремень с блестящей офицерской пряжкой и засунул его в карман. «Так лучше будет, — решил он, — ведь немецкие снайперы охотятся за офицерами».

Сразу же за землянкой лес кончился, и тропка пошла редким молодым осинником.

— Тут бегом надо: немцы простреливают этот участок, — крикнул Полосухин и, наклонившись, быстро побежал вперед.

Тюить-тюить-тюить, — посвистывали пули, словно проносились невидимые птицы, резко хлопали, падая в снег, с треском рубили тонкие прутья кустарника.