Ян Винецкий - Отчий дом

— Слушаюсь, господин поручик! Благодарю!

— Благодарить будешь, когда взлетишь и сядешь, — улыбнулся Стоякин и ласково подтолкнул Нестерова к выходу.

Миша выбежал на улицу вслед за другом.

— Петруша! — воскликнул он, обнимая Петра Николаевича. — Как я рад, дружище!.. Признаюсь тебе: когда Стоякин начал с «князьков», мне было обидно за тебя. Ты летаешь лучше нас всех, а в самостоятельный полет тебя не выпускали.

— Ну, хватил ты, брат! — смущенно заметил Петр Николаевич. — Пока Стоякин сидит за спиной, — мы все летчики, а как останешься один — так и душа в пятки:

— Нет, не поверю! — горячо сказал Передков. — Я убежден, что ты ничего-ничего не боишься. И случись война, я хотел бы быть вместе с тобой. Мы бы совершили подвиг, уверяю тебя!..

Петр Николаевич расхохотался. Ах, юноша, юноша! Он еще совсем ребенок. Но какая, все-таки, восторженная и чистая душа!

Давно прошли светлые белые ночи, но и сейчас стоял тот своеобразный серебристый полумрак, так характерный для северных ночей. Луна ныряла в белые, как снег, сугробы облаков. Ветер шумел в тугой листве кленов и лип. В привокзальном парке играл полковой оркестр, наполняя тихие улицы задорными и веселыми звуками мазурки.

— Пойдем ко мне, Мишутка! — пригласил Петр Николаевич. — Попьем чайку. А может, что-нибудь и погорячей найдется. Послушаешь, как мы с Надей музицируем.

Передков молча принял приглашение…

На крыльце, обхватив руками колени, сидела Наденька. Миша всегда испытывал странное чувство, разговаривая с женой Петра Николаевича. Она была с ним одних лет, и это давало ему основание держаться с ней довольно непринужденно. Но одновременно она стала матерью двоих детей, и тут уж дистанция была изрядной.

У него не повернулся бы язык назвать ее по имени, как обращались к ней другие.

— Надежда Рафаиловна, — довольно твердо сказал Миша, и Наденька сразу уловила в его тоне волненье, смешанное с гордостью.

— Завтра Петруша полетит один! Понимаете? Один!

Наденька прижала к груди руки, спросила срывающимся голосом:

— Как же это? Так скоро…

Петр Николаевич пожалел, что не предупредил Мишу не говорить о предстоящем полете. Теперь Наденька вся измучится, дожидаясь утра.

— Полетим. Дело нехитрое, — сказал он как можно спокойнее.

— А теперь, Надежда Рафаиловна, уложите Петрушу спать! — вдруг выпалил Передков. — А то он собирается — да минуют меня небесные громы! — выпить нечто погорячее чаю.

— Послушай, Мишка, — почти всерьез разозлился Петр Николаевич, — это называется на чистом русском языке предательством!

— За оскорбление расквитаюсь завтра, а пока — спокойной ночи! — смеясь проговорил Миша и быстро зашагал по улице.

Ночь была бессонной. Петр Николаевич знал, что и Наденька не спит, с тревогой и страхом думает о первом его полете. Он перебирал в памяти каждое замечание Стоякина, каждое движение ручкой и педалями.

Что труднее всего давалось ему? Посадка… Всякий раз, как идешь на посадку, — волнуешься. Миша даже сочинил шутливые стихи о том, что земля ревнует летчиков к небу и потому то и дело ставит синяки тем из них, кто зазевается.

— Почему Стоякин предупредил тебя о полете заранее? — неожиданно спросила Наденька голосом, в котором не было и тени сонливости.

Да, почему? Ведь и он совершал когда-то свой первый самостоятельный полет и знал, какие с этим связаны сомнения и переживания. Знал, несомненно. И все-таки предупредил… Чтобы не застать меня врасплох.

— Теперь ты не уснешь. Какой из тебя завтра будет летчик? — шептала Наденька.

— Спи, Дина. Стоякин — добрый человек, он хочет, чтобы я все основательно продумал.

Протяжно заливались петухи. «Третьи, должно быть», — думал Петр Николаевич в полудреме…

Стоякин опробовал аэроплан в воздухе, сделал два круга над аэродромом и сел.

— После ремонта «Фарман» стал строже на посадке, — сказал он, ни к кому не обращаясь, но это предназначалось для Нестерова.

«Догадывается, что у меня с посадкой не все благополучно», — нахмурился Петр Николаевич. Передков с тревожным недоумением наблюдал за своим другом. «Что это с Петром? Бледен, невесел…»

— Поручик Нестеров! — вызвал Стоякин. — Один круг!

Он отошел на несколько шагов от аэроплана, словно подчеркивая, что теперь аппарат переходит в полное распоряжение Нестерова.

У Петра Николаевича захватило дух от неожиданного и острого сознания сиротливости, покинутости всеми в эту решающую минуту. Такое чувство испытывал он малым ребенком, когда мать оставляла его одного поздно вечером в пустой квартире.

Офицеры не спускали придирчивых глаз с Нестерова. «Как поведет себя наш „полупризнанный герой?“ Похоже, что и он боится подняться…»

В это время к Стоякину подошел Нелидов. Отдал честь. Смуглое усатое лицо его улыбалось подобострастно и просительно.

— Ваше благородие! Дозвольте полететь… вместе с господином поручиком…

Петр Николаевич вздрогнул. «Нелидов поверил в меня. Жизнь свою доверяет!..»

Он решительно застегнул шлем и взобрался на сиденье. Краем глаза следил за Стоякиным и Нелидовым.

— Вот еще надумал! — недовольно бросил Стоякин. — По земле ходить надоело…

— Очень прошу, ваше благородие, — твердил Нелидов весь изогнувшись, и в каждой морщинке его лица дрожала мольба, будто от ответа поручика зависела сама судьба механика.

— Пускай полетит! — смеясь поддержали офицеры.

— Поможет Нестерову за воздух держаться!

Стоякин поглядел на Нестерова, напряженно застывшего на сиденье, потом на механика и махнул рукой:

— Ступай.

Нелидов как-то сразу преобразился, сверкая зубами, побежал к аэроплану.

— Готово, ваше благородие? — спросил он, берясь рукой за лопасть винта. В голосе механика почудилась Петру Николаевичу озабоченность друга — «не подведешь ли?»

«Не подведу, добрая, мужественная ты душа!» — хотелось ответить Нелидову, но Нестеров бросил взгляд влево — на бензиновый сектор и контакт, правой рукой взялся за ручку управления и крикнул сдавленным, каким-то не своим голосом:

— К запуску!

— Контакт!

— Есть контакт! — ответил Петр Николаевич, включая контакт и открывая бензин. Мотор стрельнул, будто над ухом ударили бумажной хлопушкой, и заработал.

Нелидов примостился сзади. Выруливая, Петр Николаевич услышал, как механик загудел над ухом:

— Ого-о-го-о! Не Зарайские мы, чать! Придет время, Пётра, мы и на Луну заберемся! Ого-о-го!

Аэроплан побежал. Все быстрее и быстрее. Петр Николаевич до боли сжимал ручку, до рези и слез в глазах всматривался в горизонт.

«Успею ли взлететь до деревьев? И что за дьявол посадил их здесь, будто назло летчикам?!»

Петр Николаевич не дышал. Ждал, когда аэроплан оторвется от земли… Наконец-то! Он облегченно вздохнул. Теперь пора отпускать ручку, чтобы аппарат полез вверх. Впрочем, нет, рано! Еще потеряешь скорость… От напряжения заныла рука. Но деревья, деревья! Не дай бог врезаться…