Александр Андреев - Рассудите нас люди

Дронов вскочил, вполголоса оборвал Петра;

— Что ты городишь? Кому нужна твоя философия? Хочешь размагнитить ребят? Хорош секретарь комсомольской организации! — Затем, повернувшись к столу, громко провозгласил:

— Товарищи, позвольте мне от лица управляющего и от своего лично поздравить новобрачных и пожелать им долгих лет совместной и согласной жизни и работы на благо, как говорится, нашей отчизны. Управляющий поручил мне преподнести новобрачным ценный подарок. — Дронов подбежал к столику в углу и откинул белую ткань, прикрывающую радиоприемник. Напрягаясь, приподнял его и передал Трифону.

Анка от восхищения подпрыгнула и захлопала в ладоши.

Трифон подержал на весу дорогой подарок:

— Вот это бандура!.. Куда ставить будем?

Кто-то подсказал, смеясь:

— Койку вынесешь, а его поставишь!

Дронов приподнял руку, требуя тишины и внимания.

— Управляющий поручил мне передать, как только отстроится новый дом, вы первые получите в нем квартиру! Ну, довольны?

— Спасибо, — прошептала Анка.

— Ну-ка. ребятишки, выпьем за молодых, — сказала тетя Даша. — Девочки, не отставайте! Дети; Аннушка, Триша! Живите дружно, любите друг друга, не обижайте друг друга. Милые вы мои!.. Благословляю вас. Давайте я вас поцелую. — И поцеловала троекратно Анку, затем Трифона. — Поцелуйтесь и вы... А мы выпьем!

И когда Анка. маленькая, чистенькая, в белом платьице, вскинула лицо, а медноволосая голова Трифона нависла над ним, все захлопали, зашумели, потянулись к ним чокаться...

Дронов строго распорядился:

— Токарев, ты следи за этой половиной стола, А ты, Петр, наблюдай за этой стороной. Чтоб все было тихо и мирно. Кто перехлестнет, того за шиворот и — вон! А то комсомольская свадьба черт знает во что может превратиться...

Я захмелел от первой же рюмки... «Каждому — долю счастья, — размышлял я, повторяя слова Петра. — А если не доля, а нечто огромное, целое и неделимое, из ряда вон выходящее — Женя? Как тогда?..» Я позавидовал Трифону: Анка, такая хорошенькая, будет без умолку щебетать, смеяться, хлопотать — всегда рядом с ним. Только бы этот дьявол не угасил в ней веселую искру...

Все текло мимо меня — время, возгласы, «горько», смех, сверкание света в бутылках, лица людей, — как река, в вечность. Я сидел недвижно и молча. Было одиноко, тепло и грустно... Кто-то потрогал за плечо, я очнулся. Возле меня и Петра стояли, обнявшись, Трифон и Анка.

— Она хорошая, Анка, — проговорил Трифон, и глаза его увлажнились и позеленели, как весенняя молодая листва — от вина, от нахлынувшего чувства любви. — Нам с ней, ребята, легко будет...

Анка сказала чуть заискивающе:

— Я вам буду завтраки готовить, комнату прибирать, в магазины ходить...

— Алеша, Петр, ну, скажите нам «горько», — просил Трифон.

— Ох, горько, ребята! — сказал я.

От мысли, что Анка будет жить в одной комнате с нами, я даже протрезвел. Но потом оттолкнул от себя эту мысль: какая разница, где они получат свою долю счастья!..

— Ладно, — согласился Петр Гордиенко. — Потеснимся.

Ребята расшумелись. Тете Даше поставили на колени аккордеон. Наметанным взглядом отыскала она тех, кто всегда поддерживал ее в песнях.

В дверь входили и выходили люди. От суматохи, от мелькания лиц заломило в глазах. Затем все слилось воедино, завихрилось, с грустной протяжной песней отодвигаясь все дальше и дальше — в какой-то туман, в небытие... И оттуда, из тумана, из небытия выплыла и встала передо мной Женя, встревоженная и сияющая. Знакомые, похожие на рожки, завитки на лбу, по белому платью рассыпан красный горошек — как живая... Я слабо, по-хмельному улыбнулся прекрасному и сладкому видению. Сбоку почему-то возникало ухмыляющееся лицо брата Семена. Какое чудовищно нелепое сочетание, какая чушь! Я закрыл глаза и тряхнул головой: видение не исчезало, оно наплывало на меня. Я медленно поднялся.

— Женя, — прошептал я видению. — Это ты? Как ты здесь очутилась? — Я боялся дотронуться до нее.

Семен, проталкиваясь к новобрачным, ткнул меня кулаком под ребро.

— Радуйся, привез. Вот какой у тебя брат. Цени!..

Нам не дали обменяться даже двумя словами, не дали встретиться нашим рукам. Песня оборвалась. На какой-то миг наступила тишина, и эта тишина сосредоточилась на Жене.

Серега Климов сунулся к Будорагину.

— Гляди, кто заявился! К Алешке прикатила. А делала вид, что незнакома с ним. Помнишь, в парке? Шайка-лейка...

Трифон недоуменно хлопал глазами.

— К тебе? — спросил меня Петр Гордиенко.

— Да.

— Она?

— Да.

Кто-то крикнул с хмельным озорством:

— Судить ее!

Возглас подхватили:

— Судить, судить!

Тетя Даша приютила Женю рядом с собой.

— Не орите! Не за что ее судить. Садись, дочка. Ты — девушка Алеши? — Женя скромно кивнула. — А он говорил, что у него нет девушки. Значит, врал он?

— Врал, — сказала Женя и улыбнулась мне:— Зачем ты врал?

Ей налили почти полстакана вина.

— Выпей за новобрачных.

Трифон сидел какой-то распаренный и добрый, галстук приспущен, ворот рубахи под ним расстегнут.

— Это они из-за тебя подрались? — спросила Анка Женю.— Да.

— Ах, лоботрясы!.. — Анка подтолкнула Трифона. — Подбери губы! У него неделю зубы ломило.

— А у Алеши глаз затек.

— Ну их! — Анка засмеялась, пьяненькая. — Давай с тобой выпьем!

Женя выпила вино. И пока она пила, хмель, метнувшись, завладел ею. Рука, возвращая стакан на стол, совершила уже нетрезвый взмах. Женя тронула пальцами рожки на лбу — «оп, оп!» — и засмеялась.

— Судить ее! — не унимался Серега Климов.

— Судить, судить!..

Илья и Серега подвели к ней подвыпившего «судью» и «заседателей».

— Подсудимая, встаньте, — пролепетал Вася.

Женя смеялась, ничего не понимая.

— Видишь ли, — пытался объяснить ей «судья», — если мы тебя не осудим и не вынесем приговора, то ты вроде бы не наша, чужая среди нас. Понимаешь? А если же мы тебя осудим и приговорим... то ты вроде уже наша, своя. Понимаешь?

— Я не знаю, за что вы собираетесь меня судить. Ну, все равно. К чему вы меня приговорите?

— К чему-нибудь. — Вася оглянулся на Илью и Серегу. — Например, пять раз поцеловать Трифона за то, что ты нанесла ему обиду.

— А я его и без суда поцелую. — Женя через Анку дотянулась до Трифона и поцеловала его.

Ребята, окружавшие ее, захлопали — оценили

Петр сдавил мне плечо, прошептал:

— Что с тобой, Алеша? На тебе лица нет. Вам лучше уйти. Уходите. Я все понял.

Меня не нужно было уговаривать. Я решительно отодвинул от Жени ребят, точно имел на это право: вспомнил, как они превратили меня однажды в гипсовое изваяние; вкус белой пыли во рту я ощущал до сих пор.

— Уйдем отсюда.

Я взял Женю за руку и сразу обрел какую-то необыкновенную силу.