Александр Чаковский - Год жизни

— Непонятно? — спросил Трифонов. — Мне тоже сперва непонятно было. А когда непонятно, положено спрашивать. Вот я и спросил: «В чем же ты был неправ, товарищ Баулин?» — «В том, что по старинке думал, — ответил он мне. — Ворвался ко мне, говорит, парень, кандидат партии, требовал помочь ему построить дома для рабочих. А я ему в ответ нотацию прочел о роли планирования и тому подобное. А когда этот парень нагрубил мне и ушел, я понял, что он прав. В таких парнях, которые дерутся за партийное, за народное дело, не считаясь с субординацией, в таких, говорит, людях наша сила. Извинись за меня и скажи ему, что не такой уж я бюрократ…»

— Да ведь насчет домов он на другой же день дал указание! — крикнул я с места.

— Об этом мне ничего не было сказано, — не глядя в мою сторону, ответил Трифонов. И продолжал: — Теперь я хочу посоветоваться с вами, товарищи, по одному делу. Вот партия говорит нам: много есть недостатков в нашей работе. Дело мы делаем великое и сделали уже немало, а недостатки есть, и серьезные. В сельском хозяйстве, к примеру, да и на многих других участках. Газеты последние все читали. Надо их, эти недостатки, исправлять. И ЦК наш, и правительство, и все лучшие люди партии хотят их исправить. Но существуют и такие, которые не хотят. Кто они, эти люди? Враги? Агенты зарубежные? Не думаю… А только вред от них большой. Им при этих недостатках жить лучше и проще, спокойнее. Работает, скажем, такой человек председателем колхоза или — подымай выше — секретарем райкома. И живет он не для коммунизма, не для людей, которых ему доверили, а для начальства. А для начальства, для плохого начальства, что нужно? Чтобы рапорт был, чтобы и процент был, чтобы показатели были, а как он наскреб эти показатели — его личное дело. Только прокурору в лапы не попадайся, — отступимся… Или вот, скажем, с низкопоклонством заграничным мы боролись. Что ж, правильная борьба! А нашлись люди, которые и эту борьбу на свой лад переиначили. День и ночь кричали: «У нас все самое лучшее, мы и есть самые лучшие, все, что не наше, — все дрянь, дерьмо!»

И легко такому крикуну жить на свете. Попробуй скажи ему: а ты, мол, знаешь, как в других странах туннели, к примеру, бурят? Про штанговые крепления, скажем, слыхал? Может, и научиться чему-нибудь можно? Ух, какой визг поднимет! Скажешь ему: «Чего ж ты визжишь то? Ведь я тебя не капитализм перенимать заставляю, не повадки волчьи…» — «Все равно, кричит, я самый умный! Все, что я делаю, самое лучшее, самое правильное, я первейший патриот, а ты космополит, ату тебя!..»

А дело-то простое: выгодно такому типу неучем жить, хлопот меньше. А что его станки, его машины меньше для людей добра производят, на это ему наплевать! Об этом он и не думает…

Так вот, друзья, партия с такими типами борьбу начала, все это видят. Борьбу всерьез. А типы-то хитрые. Они сейчас вместо с партией кричать начнут: «Мы за, мы вместе!» А в душе надеются: «Кампания! Очередной лозунг!.. Обойдется!..» Хотят убедить себя, что партии лозунг нужен, а не существо.

Так вот, товарищи, давайте посоветуемся, посмотрим с горки: что же здесь у нас, в этом зале, происходит? Арефьева наши рабочие знают. Поступки его все здесь, перед вами. А вот вас, товарищ Крамов, Николай Николаевич, мы знаем плохо…

С этими словами Трифонов обернулся в сторону Крамова, сидящего в первом ряду, и спросил:

— Кто вы такой, товарищ Крамов?

Николай Николаевич вскочил.

— Я член партии и советский инженер! — звонко крикнул он, — А вы… вы просто демагог! Я уважаю ваш партстаж, но протестую против ваших прокурорских вопросов. Какое отношение ко мне имеет все, что вы здесь говорили?

С каждым словом Крамов терял самообладание.

— Я относился к Арефьеву как к младшему брату, как к сыну! — кричал он. — Я покрывал его техническую неграмотность! Я отхаживал его, пьяного, когда мой шофер привозил его из «шайбы», я щадил его авторитет…

Он сел задохнувшись.

Краска бросилась мне в лицо.

— Арефьева? Пьяного? Из «шайбы»? — недоуменно переспросил Трифонов, — Это правда, Арефьев? — в первый раз повысив голос, громко спросил Трифонов, — Это правда? Это правда?

Что мог я ответить ему?

— Правда, Павел Харитонович, — тихо сказал я.

В зале поднялся шум.

— Вы кончили, товарищ Трифонов? — спросил Сизов.

Павел Харитонович немного задержался на трибуне.

Потом сказал:

— Кончил.

И сошел в зал.

— Что ж, товарищи, — бесстрастно резюмировал Сизов, — у меня есть все основания повторить свое предложение: поручить бюро заняться этим вопросом. Есть еще желающие выступить по главному вопросу повестки дня? Нет? Тогда послушаем проект решения…

В кабине трехтонки я возвращался к себе на участок. Я хорошо отдавал себе отчет в том, что произошло. Понимал, что провалился. Мое выступление, ребяческое, неаргументированное, вряд ли могло быть воспринято всерьез даже и без стараний Сизова и Фалалеева.

Но все это — и провал на собрании, и неизбежный разговор со Светланой, и предстоящее обсуждение на бюро — почему-то не мешало мне ощущать радостную приподнятость. Я с особой силой понял, что имею настоящих, верных друзей, которые видят правду и не дадут меня в обиду.

Я понял, что борьба с Крамовым не мое личное дело, что рядом со мной стоят единомышленники: сегодня Баулин, Трифонов, Агафонов, Василий Семенович с метеостанции, а завтра найдутся и другие люди, много людей… Как ни странно на первый взгляд, но после своего провала я почувствовал новую решимость драться до конца.

Мне хотелось тотчас же, немедленно поговорить с Трифоновым и Агафоновым обо всем, что произошло.

Рассказать им об этой глупой истории с «шайбой», о том, что я знал о Крамове, но о чем молчал до сих пор, считая борьбу с этим человеком только своим личным делом. Нужны факты? Хорошо, они будут! И прежде всего факты о поведении Крамова на фронте. Я был уверен, что тот майор и Крамов одно и то же лицо. Был убежден, что Василий Семенович из чувства осторожности и по «здравому смыслу» скрыл тогда от меня настоящую фамилию майора.

У Крамова те же ордена, что и у того майора. На вопрос «Где вы служили?» — он ответил: «В разных штабах». Но начальник дивизионной разведки тоже штабная должность. Все подтверждается.

Надо немедленно вновь связаться с Василием Семеновичем. Убедившись, что мною движет не простое любопытство, он не станет дальше скрывать фамилию. В конце концов он ненавидит майора не меньше, чем я Крамова, — это можно было почувствовать, слушая рассказ Василия Семеновича.

Возвратившись на участок, я узнал, что Трифонов и Агафонов еще не вернулись из поселка. В окне Светланы виднелся свет. На мгновение точно какая-то тяжесть придавила мне плечи, но я тотчас же сбросил ее и, не заходя к Светлане, пошел в контору. Сняв трубку «лавинного» телефона, соединяющего участок с метеостанцией, покрутил ручку.