Анна Караваева - Родина

— А за вас, Ираида Матвеевна, я вдвойне рад! Как мать, вы отлично понимаете, о чем я говорю!..

«А ведь умен, чертенок!» — подумала Банникова.

Конечно, она понимала, к чему он клонит: она уже могла гордиться своим сыном, да и Виталию за мать свою уже не стыдно было перед людьми. Этот зеленый сменный мастер своим поздравлением напоминал ей и о том, что она уже не та одичавшая от тоски Банникова, которая жила в землянке. Летом сорок четвертого года Ираида Матвеевна, торопливо шагая к заводу, с волнением думала, как-то сегодня пойдет работа, «не сдрейфит ли» кто-нибудь, о чем иногда беспокоился вслух Виталий. Ей нравилось также, что Виталий, заботливый и серьезный, выглядит совсем взрослым. Она привыкла ревниво следить за работой «великовозрастного» Павши и другого члена бригады, тоже школьного приятеля Виталия, бледного юноши Ванечки Рыбасова. Павша был добродушен и леноват, а у Ванечки быстро менялись настроения, и каждого из них по-своему Ираиде Матвеевне приходилось иногда подтягивать. Слова «честь бригады» Банникова уже научилась подкреплять находчивыми замечаниями и насмешками, которые и Павшу и Ванечку очень задевали, и оба в таких случаях торопились наверстать потерянное.

Теперь Банникова понимала характер Лизы Тюменевой и даже подружилась с ней. А однажды Лиза ее растрогала до слез, сказав как бы мимоходом:

— Зайдите, Ираида Матвеевна, в завком: там для вашего Виталия ордер на костюм приготовлен.

В начале августа Чувилев вызвал к себе Виталия и, хитро прищуривая глаз, спросил:

— Желаешь жить в сорок пятом году?

Год назад Виталий не понял бы этого вопроса, а сейчас навострил уши.

— А что? Разве уже недалеко осталось?

— Все зависит только от тебя. Вот у меня здесь подсчитано: если ты за август — сентябрь — октябрь еще усилишь работу, продукция твоей бригады в ноябре шагнет к первому января сорок пятого года.

— Я попробую… Постараемся, — ответил Виталий.

На десятый день после этого разговора имя Виталия Банникова и всех членов его бригады стояло на красной доске скоростников. О бригаде написали в многотиражке, номер которой Ираида Матвеевна у себя в квартире повесила на стену.

В дверь постучали.

— Войдите! — приветливо откликнулась Банникова, довольная тем, что любому из соседей она может показать этот номер заводской газеты.

Вошел Игорь Чувилев.

— Виталий, ты дома? Прекрасно. Ты нам очень нужен для одного важного дела.

Чувилев рассказал, что рабочие железнодорожных мастерских, где тоже, наряду с восстановительными работами, развивается движение скоростников, просят послать им докладчика, который мог бы поделиться своим опытом. Бюро комсомола решило послать к железнодорожникам Банникова.

— Ты недавно вступил в комсомол, покажи свои силы.

— Какой же я докладчик? — смутился Виталий. — Да и о чем я буду рассказывать?

— А вот о том, как тебе вначале было трудно, как ты стал выправляться…. и как ты в ноябре надеешься въехать в сорок пятый год!.. Что, разве скучно об этом рассказывать? — и Чувилев выжидающе посмотрел на мать и сына.

Довольная улыбка расползлась по лицу Виталия.

— Но знаешь, что трудно мне, Игорь!

— Что трудно?

— Да, понимаешь, трудно мне вспоминать, какой я был… — Виталий разводил руками и стесненно пожимал плечами: — Слушай! А если я не буду рассказывать, как я дурнем был? Может быть, мне сразу начать с того, как я за ум взялся… Одобряешь?

На другой день Банникова, проводив сына, долго смотрела ему вслед. К железнодорожникам Виталий пошел в новом темносинем костюме, высокий, сухощавый молодой человек, каждое движение которого казалось матери полным достоинства.

Евгений Александрович Челищев с апреля исполнял обязанности главного инженера завода.

Было уже начало сентября. На заводском шоссе уже было восстановлено двухэтажное здание заводоуправления, которое выглядело даже красивее, чем до войны. Под руководством неутомимых московских лесников заводские «зеленые бригады» разбили красивый скверик. Молодые дубки и клены глядели в окно кабинета главного инженера, новенькая ясеневая мебель мягко светилась на солнце. За стеклянными дверцами шкафа пестрели корешки книг: Евгений Александрович обзаводился технической библиотекой, как было и до войны. На отдельном столе в строгом порядке были разложены технические журналы и новинки по вопросам металлургии. Возвращался любимый Евгением Александровичем четкий рабочий ритм жизни, — только сам он еще не вернулся в прежнее состояние: он только «исполнял обязанности» главного инженера, над ним, по его выражению, «висела перспектива» в любой момент сдать дела кому-то, кто будет просто главным инженером, без этих двух раздражающих букв: «и. о.» Этот неизвестный человек, может быть такой же молодой, как Артем Сбоев, по-хозяйски войдет в этот блистающий новизной кабинет, расположится за этим просторным ясеневым столом, будет читать книги и журналы, которые Евгений Александрович выписал, выходит, не для себя, а для него. А старый инженер Челищев будет входить в этот кабинет только по приглашению, негромко постучав в дверь.

Эти картины, постоянно возникавшие в его представлении, заставляли больно сжиматься сердце. Разочарование и обида, словно затяжная болезнь, неотступно грызли душу Евгения Александровича. Правда, разумом он понимал, что вопрос о его назначении затянулся до известной степени и по его вине. После знаменитого стахановского совещания, на котором Пластунов сказал, что инженера Челищева «не судят, а борются за него», Евгений Александрович решил, что ему «уже все прощено» и «завтра же его назначат». Но так как с этим назначением ни Назарьев, ни Пластунов не торопились, Евгений Александрович сразу обиделся. Принимая дела от Артема Сбоева, он не удержался от некоторых раздражительных замечаний по адресу «молодых, более удачливых инженеров», которым все «само плывет в руки», Артем промолчал, но, понятно, слова эти стали известны директору и парторгу. Потом несколько раз по разным поводам, опять же в раздражительном тоне и даже с ядовитым остроумием, Евгений Александрович высказывался по поводу того, что «все так называемые «и. о.» — просто ненужный пережиток, деятельность «этих несчастных «и. о.» поневоле пуста и бесполезна», так как человек знает, что занимает «чужое место», и как ни старайся этот временный начальник, слава его дел все равно достанется другому». А однажды в ответ на замечание директора Челищев с горькой запальчивостью возразил:

— Я не мог этого выполнять, не чувствуя в своих руках достаточно власти, — неопределенность в будущем лимитирует меня!

Назарьев и Пластунов, каждый по-своему, обрезали его, и хотя он тут же согласился с ними, неблагоприятное впечатление этих слов, конечно, не было забыто. Упрекая себя после этих вспышек, Евгений Александрович тут же находил и оправдание.