Евсей Баренбойм - Крушение

— Это невозможно, Грейс, — заговорил он. — Абсолютно невозможно.

— Но почему? — не понимала она и недоверчиво смотрела на Соколова. — Ты меня не любишь?

— Не в этом дело.

— А в чем? Я считала, что ты такой храбрый и сможешь все, если захочешь.

— Далеко не все. — Он вздохнул, думая как объяснить Грейс, что браки советских людей с иностранцами запрещены законом. — Ты подданная США, а я русский, — продолжал он. — И, чтобы уехать отсюда, тебе нужен заграничный паспорт, разрешение ваших и наших властей и преодоление кучи всевозможных формальностей, о которых ты не имеешь ни малейшего представления.

— Ну, а если бы мог, то взял бы? — Грейс испытующе посмотрела ему в глаза.

— Если бы мог — взял, — твердо сказал он. — Но, повторяю, это совершенно исключено. И нам не следует с тобой больше тратить время на эти разговоры.

Несколько минут она стояла задумавшись, держа в руке погасшую сигарету, потом странно усмехнулась, спросила:

— Признайся, Сергей, тебе не хотелось, чтобы Грейс совершила поступок, который удивил бы всех-всех.

— Какой именно?

— Нет, я не скажу тебе до тех пор, пока не услышу, как ты любишь меня. — Она посмотрела на него.

Соколов молчал. Внезапно Грейс увидела, как что-то дрогнуло в его замкнутом лице.

— Я не умею говорить так, как это нравится женщинам, — произнес он. — Скажу тебе только, что ты удивительная девушка. Я таких никогда не встречал. И, наверно, не встречу.

Грейс неожиданно прижалась к нему, потом отстранилась, чиркнула зажигалкой, спросила, снова переходя на «вы»:

— А за что вы меня полюбил?

— За что? Странный вопрос. Благодаря недостаткам можно нравиться даже больше, чем благодаря достоинствам, — он улыбнулся. — Помнишь, что именно за добродетели Байрон оставил свою жену? Он называл ее «королевой параллелограммов».

— Нет, мистер Соколов, сегодня вы окончательно растрогает меня до слез.

Перед полетом в Фербенкс весь состав спецкоманды получил обстоятельный инструктаж в Архангельске: «Вы летите хотя и в союзное, но империалистическое государство. В стране немало антисоветски настроенных людей, всяческого белогвардейского сброда, агентов врага. Поэтому следует избегать близкого общения с местным населением, так как среди них могут оказаться специально подосланные шпионы и провокаторы. Все военнослужащие, изобличенные в пьянстве или связях с местными женщинами, подлежат немедленному возвращению на родину. О таких фактах старший команды должен немедленно докладывать нашему представителю в Вашингтоне».

И вот он первым стал нарушителем этого запрета. Как хорошо пахнет свежескошенным сеном от ее волос, как часто бьется тоненькая жилка на ее смуглой нежной шее.

— Хелло, мистер Соколов, — говорит она, не поднимая головы от его груди. — Я вас… — Грейс долго подбирает нужное слово: — презираю.

Он смеется.

— А что, снова не так говорила? Я тебя обожаю.

На следующий день, днем, пять предназначенных для отправки в Советский Союз новеньких «Каталин» совершили посадку на реке Танана. Полковник Уайт торжествовал.

— Как это у вас, русских, говорят: «Тише будешь, дальше уедешь»? — смеялся он. — Немножечко терпений, и все ол раит.

Теперь с рассвета до позднего вечера вся спецкоманда занималась подготовкой к предстоящему полету домой. Уточнялись прогнозы погоды на трассе, прокладка, оформлялись документы, проверялись двигатели, приборы, вооружение. Уставали так, что к вечеру едва добирались до гостиницы и валились на койки, будто подкошенные.

За эти дни Соколову еще несколько раз удалось ненадолго встретиться с Грейс. Сейчас вместо пустых и неуютных залов кинотеатров они облюбовали тот самый крохотный бар на окраине Фербенкса и, спрятавшись в темном углу за пыльной и смешной здесь в краю Вечного Холода чахлой пальмой, сидели тесно прижавшись друг к другу. В последний перед отлетом вечер Грейс пришла особенно красивая и нарядная: в маленьких серебряных туфельках на тонком каблуке, в ярко-красном платье. Завидев ее, хозяин бара старый толстый Билл несколько раз зажмурился, будто не веря, что в его заведении могла появиться такая красавица. Потом, ни слова не говоря, взял их за руки, завел в свою комнату и ушел, плотно прикрыв дверь. На столе стояло вино и холодный ужин.

— Я тебя люблю, — сказал Соколов, чувствуя, какой странно глухой у него голос, и смущаясь от этих слов, которых не говорил еще никогда в жизни, даже бывшей жене. — Но не будем обманывать самих себя. Не быть нам никогда мужем и женой. Обстоятельства сильнее нас. И к тому же война, а я летчик.

Он умолк, ожидая, что сейчас она возразит ему, справедливо скажет, что любовь сильнее обстоятельств и за нее нужно бороться. Но, странное дело, она не произнесла ни слова. Только лежала рядом и непрерывно курила.

В ту ночь Соколов вернулся очень поздно и все оставшиеся до подъема часы не сомкнул глаз. Он лежал на койке, не раздеваясь, положив руки за голову, и смотрел в потолок. Узенький пробившийся сквозь штору лучик света высветил желтоватый, давно немытый плафон, сбегающую вниз к окну трещину на штукатурке. Он думал о том, что завтра он улетит и никогда больше не увидит Грейс. От этих мыслей в груди возникала странная гулкая пустота и хотелось закрыть глаза и думать, что это просто дурной сон и неправда.

Утром американские летчики помогли загрузить последнее имущество — одежду и продовольствие. В двенадцатом часу дня, провожаемые почти всем персоналом авиабазы пять серебристо-белых «Каталин» поднялись в воздух, сделали прощальный круг над Фербенксом и легли курсом на мыс Барроу, Восточно-Сибирское море и дальше на запад, к себе в Мурманск. Всего предстояло пролететь более двух с половиной тысяч километров.

Поначалу полет проходил нормально. Летели на высоте восемьсот метров. Мерно работали оба двигателя. Внизу в лучах солнца сверкали и переливались огромные айсберги. В кабинах было тепло, и экипаж, сбросив с себя канадки и шапки, остался в одних кителях. Бортмеханик в головной машине сварил какао, и все с удовольствием пили душистый напиток и слушали штурмана Бориса Митрофаныча, которого за болтливость называли Борис Микрофоныч. На этот раз он рассказывал, как до войны мать послала его на базар купить курицу. Жили они в Коканде, и продавец-кореец сказал ему: «Мадама нет, молодой человек, есть капитана».

Примерно через шесть часов полета, сразу у входа в море Лаптевых, на траверзе мыса Святой Нос радист принял радио с замыкающей группу машины. Докладывал командир экипажа:

— В самолете под грудой теплой одежды обнаружена сержант американской армии Грейс Джонс…