Евсей Баренбойм - Крушение

На считанные секунды они разошлись в стороны, а затем снова ринулись навстречу. Теперь они мчались друг к другу на полных оборотах, будто спеша столкнуться лбами. Вот уже «мессершмитт» совсем близко. Отчетливо видно сосредоточенное лицо немецкого летчика, черные кресты на плоскостях. Еще мгновенье и отворачивать будет поздно. Соколов облизнул пересохшие губы, инстинктивно втянул голову в плечи, ожидая удара. И вдруг увидел, как самолет Миллера круто взметнул вверх почти над самой его головой. На какие-то сотые доли секунды желтое брюхо «мессершмитта» заполнило перекрестье нитей прицела, и он дал длинную очередь. Из самолета Миллера вырвалось пламя. В первый момент он не поверил своим глазам и в ярости снова и снова жал на гашетку. Но раздуваемое ветром пламя буквально росло на глазах. Тогда он поверил и закричал, задыхаясь от восторга: «Горит, гад!» Только после этого Соколов увидел, что боезапас кончился, а стрелка уровня топлива застыла почти на нуле. Было невыразимо обидно, что ему так и не удалось добить противника, что тот еще чего доброго сумеет перетянуть через недалекую здесь линию фронта. Минуту назад ушел на посадку подбитый в бою его ведомый. Занятый поединком с Миллером, Соколов все же сумел заметить выход из боя товарища. Нет, полосатому нельзя дать уйти.

— Ястребы, ястребы, — крикнул он в микрофон. — Добейте полосатого!

Но самолет Миллера и без того стремительно шел к земле.

Два часа спустя посланные в тундру к месту посадки «полосатого» лыжники и вылетевший туда же на У-2 капитан Соколов обнаружили на льду озера полуразбитый новейший истребитель «Мессершмитт-109Ф». На фюзеляже самолета был нарисован символ непобедимости — бубновый туз, а под ним — длинный ряд флажков, принадлежащих разным странам. Они означали сбитые самолеты. Всего Соколов насчитал восемьдесят два флажка. Среди них было и несколько красных. Хозяина самолета около машины не нашли. Рядом валялся брошенный парашют с прикрепленной табличкой: «Леопольд Миллер».

Летчика настигли совсем недалеко от линии фронта, обессиленного, едва передвигавшего ноги. Он сразу же поднял кверху руки. Даже не сделал попытки вытащить пистолет.

В этот же день вечером знаменитого фашистского аса лично допрашивал командующий флотом вице-адмирал Головко.

Перед адмиралом стоял худой, совсем неарийской внешности молодой парень. Черные волосы его были аккуратно зачесаны на пробор, мальчишечья шея торчала из широкого ворота щеголеватой меховой куртки, в узких азиатских глазах застыло выражение высокомерия. На вид ему казалось года двадцать два — двадцать три, не больше и, глядя на него, трудно было поверить, что сей худой, отнюдь не бравый юноша имеет одну из высших наград рейха — рыцарский крест с дубовым венком, что сам фюрер вручил ему его и присвоил звание «король воздуха».

Головко уже доводилось допрашивать этих представителей касты гитлеровских мальчишек. Воспитанные гитлерюгендом, впитавшие в себя всю ложь и яд геббельсовской пропаганды, они были храбры, дисциплинированны, хотя и по-своему, но твердо понимали воинский долг. Понятия жалость, сострадание для них отсутствовали начисто. «Солдат должен быть стоек и жесток, — повторяли они на допросах, и глаза их при этом становились холодными и прозрачными, как стекло. — Без жестокости нет победы».

«Король воздуха» на вопросы отвечал охотно.

— Ваше воинское звание?

— Флюгер обер-фельдфебель.

— Кто ваши родители?

— Мать умерла. Отец паровозный машинист. До войны сочувствовал социалистам. Был даже заключен в концлагерь. Но благодаря моим заслугам освобожден.

— Пишете ему?

— Редко. Обо мне много пишут. И он, и сестры имеют возможность узнавать из газет больше, чем я имею право сообщить.

— Чем вы объясните свои успехи в воздушных боях?

Миллер недоуменно качнул плечами, на миг на его лице появилась улыбка, от чего лицо сделалось даже симпатичным.

— Трудный вопрос. Вероятно тем, что я совершенно лишен чувства страха. Это ставит меня выше моих противников. Кроме того, немецкие истребители — лучшие в мире.

Он производил впечатление неглупого, сообразительного парня, хотя и привычно повторял заученные с детства догмы.

— Что вы думаете о перспективах войны? — спросил его Головко.

— Германия воюет за правое дело. Она одержит полную и окончательную победу. Версальский договор унизил немецкий народ. Только после нашей победы в мире будет установлен справедливый порядок.

— Вы убеждены, что это именно так, а не иначе? — спросил опоздавший к допросу и молча сидевший на стуле член Военного совета Николаев.

— Безусловно. Если б я думал иначе, не стоило бы воевать.

— Идеальный инструмент войны, — сказал Николаев Головко. — Ни в чем не сомневается, никогда не колеблется.

О своей эскадрилье «Гордость Германии» Миллер рассказывал откровенно. Командует ею известный ас майор Карганик. Его трижды сбивали в районе Ура-губы, но каждый раз ему удавалось спастись от преследования и пересечь линию фронта. В составе эскадрильи сражаются многие известные в рейхе летчики. В том числе «Червовый туз» Иозеф Ваничке, «Пиковый туз» Вилли Пфейфер и другие асы. Сквозь расстегнутый ворот френча Головко увидел болтающийся на шее Миллера какой-то предмет.

— Спросите, что он носит на шее, — сказал командующий переводчику.

Миллер извлек наружу два висящих на нитке крошечных детских ботиночка — красный и синий.

— Такие амулеты носят все асы нашей эскадрильи, — объяснил он.

— Символ непобедимости? — спросил Николаев.

Миллер кивнул.

— А ведь все равно не помогло.

Больше беседовать с пленным было не о чем.

— Какие у вас просьбы к советскому командованию? — спросил Головко.

— Прошу назвать, кто меня сбил. Это очень большой мастер воздушного боя. Я не знал, что у русских здесь есть такие асы.

— Теперь будешь знать, сопляк, — не сдержался Головко. — Уведите пленного.

Несколько минут Головко и Николаев, оставшись в комнате вдвоем, молча курили.

— Сумели сволочи быстро воспитать целое поколение завоевателей, — сказал Николаев. — Только хорошие удары в морду могут заставить их задуматься, засомневаться.

— Я тоже думаю об этом, — проговорил Головко. Он подошел к пепельнице, погасил папиросу, спросил, меняя тему разговора:

— Послушай, Александр Андреевич. А что нам делать с Соколовым и этой американкой Джонс? Ведь придется наркому звонить, советоваться. Дело, как понимаешь, совсем не простое. Может, сам займешься?

Николаев усмехнулся.

— Возьмусь, куда ж деваться. Боюсь, до самого верха добираться придется. А Соколова, по моему мнению, пора к Герою представлять. Лихой летчик, настоящий сафоновец.