Николай Егоров - А началось с ничего...

Сергей первый хлопнул в ладоши и толкнул локтем Веретенникова: наши!

Появляются. Два коротыша и верзила. По рядам смешок, жидкие хлопки. Артисты подошли к рампе. Большой в середке и чуть впереди, маленькие по бокам. Поклонились.

И вот пока Герка разгибался, Кеша скользнул двумя пальцами в карман его штанов, выудил губную гармошку, показал ее всем, сделал круговое движение рукой и тут же поднес растопыренную пятерню к вскинутому над головой бубну. Пальцы здесь, гармошка исчезла. Зааплодировали. Герка, решив, что это его так принимают, еще раз переломился пополам. Разогнулся — чувствует: карман легкий. Хлоп по нему — пустой. Хлоп по другому — тоже. Он за нагрудные цап-цап — нету. А у Шрамма уже рожок в губах. Кеша ему:

— Давай цыганочку с выходом, Вовик.

Ударили. Ну, Герман и пошел. А что делать? Не срывать номер. Как сыпанет-сыпанет дробь — в заднем ряду стулья подпрыгивают. Концовку отщелкал по голенищам, прогулялся ладонями от носков до груди, топнул, выдохнул «Ха!» Зал взорвался.

— Би-и-ис!!!

Кеша бубен к сердцу, ресницы опустил, выжидает. Угомонились немного.

— Вношу поправку. Был исполнен русский народный танец… цыганочка с фокусом. — Вытряхнул из рукава губную гармошку, подает Герке.

— Би-и-ис!!

— «Биса» не будет. У цыгана сапог лопнул.

Хохот. Конферансье знак подает: занавес, занавес. Веретенников плечами жмет:

«И когда они успели этот номер подготовить? Цыганочка с фокусом. Хм».

Курсанты учились по двенадцати часов в сутки, до изнеможения. И даже во сне бредили типами моторов, винтами, бензобаками.

И кончилась война. Девятого мая утром раным-рано старшина Веретенников, насмерть напугав дневального, выскочил из своей каптерки босиком в одном нижнем белье и закричал:

— Ребятишки, по-бе-да!! Победа! Мир!

Забегали посыльные, затрезвонили телефоны — все на площадь, училищное построение! На митинг! На митинг!

Училище выстроилось буквой «С». Духовой оркестр исполнил гимн. Генерал поздравил всех с великой победой, поблагодарил преподавателей за подготовку отличных кадров для действующей авиации, и роты разошлись по аудиториям.

Война кончилась, учеба продолжалась. Одолели теорию, познакомились с практикой, сдали государственные экзамены. От каждого классного отделения по курсанту с хорошим почерком засели за характеристики на присвоение званий. Характеристики коротенькие: сын крестьянина или рабочего, дисциплинирован, политически грамотен, предан партии и правительству, в училище показал себя… Но можно бы еще короче: родился при Советской власти и умрет за нее.

Потом радовались новым погонам, присвоенному званию и новой форме обращения к ним: то целый год все курсант да товарищ курсант, а тут вдруг сразу — товарищ сержант или старшина. Смотря кто как учился и сдавал экзамен. Вовке Шрамму ефрейтора пожаловали: ухитрился-таки перепутать аккумулятор с конденсатором. Но Шрамм и ефрейтору рад. Лычки ноготком проутюжил, погоны лодочкой выгнул, любуется на плечи.

— Ну и чин же ж в тэбэ, Вовка, — подковыривает Герка, Герке старшину дали. — Я що-тось поняты не можу: чи скромный старший сержант, чи нахальный ефрейтор? Га?

— Закрой рот, а то верхние зубы выпадут. Если хочешь знать, ефрейтор авиации равен майору пехоты.

— Бывся, бывся з тобой Сережка — и задарма.

— Даром мухи не летают.

В часть назначения ехали по Сибири. Ну и мощь! Ну и громадина! Жили они в ней по семнадцати лет и не знали толком, какая такая есть Сибирь. Ну проходили по географии, водили указкой по карте. А что карта? Раскрашенный лист бумаги на бечевке, масштаб. В натуральную величину Сибирь удивляла силищей и манила недоступностью, как рослая и красивая девушка-кержачка.

От раскрытых дверей вагона не отходили. И чем дольше любовались ею, тем больше удивлялись: откуда столько простору берется? А Сибирь разворачивалась и разворачивалась. И уже не хватало дня, чтобы наглядеться на нее. И когда поезд останавливался где-нибудь среди тайги, авиаспециалисты выпрыгивали из вагонов и бежали за цветами. В Сибири и цветы какие-то особенные: огромные, яркие и нисколько не пахнут. Зачем им запах, когда красоты хоть отбавляй. Расползутся сержанты по склону сопки — насилу паровоз дозовется их. Того и гляди, кто-нибудь отстанет.

Шрамм отстал-таки. Поискали по нарам — нет, сходили в соседние вагоны — нет. Доложили командиру роты:

— Ефрейтор Шрамм отстал, товарищ старший лейтенант.

— Где?

— А вот, наверно, когда перед туннелью останавливались.

— Тьфу! И навязался он на мою голову! В училище морочил-морочил меня и тут откалывает номерки. Жди теперь его с медведем в обнимку, не иначе.

Шутка шуткой, дело серьезом. Оттуда в любой конец до ближайшего полустанка с полста километров. Она хотя и возле железной дороги, а все равно тайга, не парк культуры. Разослали запросы с описанием примет. Ни слуху, ни духу ниоткуда. В Иркутске подкатывает к дверям теплушки.

— Я в этом ящике ехал?

— Вовка! Ты видкиля взявса?

— З експресу, Гера, «Москва — Владивосток», — хохочет Шрамм. Ничто нипочем ему.

— Врешь ведь. Где ты на него сел?

— А на повороте. Поднимал, поднимал руку — ни одна собака не берет. Лег на рельсы — тормознули. Отворачивать некуда, скалы.

После этого ЧП Сергею житья не давали. На каждой станции:

— Демарев, Шрамм твой тут?

— Отсыпается.

— Смотрите, чтобы опять не отстал.

Перед Байкалом пели сибирские песни. В одном вагоне:

В другом затягивают:

— Байка-а-ал! Дывытэсь: Байкал! — заорал вдруг Герка так, что паровоз на крутой кривой, казалось, аж оглянулся, но, не поняв, кто кричал, почему кричал, а может, кто из вагона выпал, заупирался, заупирался и встал. Ну, тут и посыпались. Кто юзом с насыпи, кто по-медвежьи через голову. Бегут, на ходу раздеваются. Сапоги кверху летят, гимнастерки трещат: надо успеть искупаться в знаменитом озере. Но… Забегут по щиколотку — и назад: вода как лед.

Возле Байкала ехали сутки. Вот озерко, так озерко. Это краешек только захватили, а если вокруг всего? Днем он уж что красив, то красив, ночью вообще завораживал. Спокойный, в прочных берегах и сине-зеленый от луны. Весь сине-зеленый. И никаких тебе там лунных дорожек. А уж луна… Ишь, выкатилась какая — с паровозное колесо. А махонькой луне над Сибирью и делать нечего.

Миновали Улан-Удэ, перевалили Яблоновый хребет. В Чите разделились: половина роты направо свернула, остальные прямо покатили. За Читой навстречу пошли эшелоны с военнопленными японцами: на Урал куда-нибудь, сбылись мечты. Солдаты, те не мечтали, конечно, ни о каком «от Владивостока до Урала», а их все равно везут; «мечтатели» на Хоккайдо чай пьют. Кому что.