Николай Егоров - А началось с ничего...

— Ну уж ты вспомнила и те гвозди, на которые бог шапку вешал, — не дал договорить Семен Макарович. — Вы вот что, дети, в загс успеете. Дрова вон надо пилить-колоть. Сена на зиму припасать. Впрягайся, зятек. Дом не велик, да лежать не велит.

Вот это подженился, так подженился Сергей. Смену оттанцует возле штампа да бежит аж к копровому цеху тестя с травой для коровы встречать. Тесть вязанку наклал — позвонки чикают. Тащит, в три дуги согнулся, соседки с подсолнухами сидят у палисадников, перехихикиваются:

— Ну, знать, Семен все перетаскал с завода, до травы добрался.

Развязал ее Сергей, по крыше сарайки разбрасывает траву, чтобы сохла, — доски в середине вязанки, заготовка на шифоньер. Приданое дочери готовит. Схватил топор, но не доски эти рубить, чурбаки колоть. Чурбаки березовые, волокнистые. Лупишь, лупишь обухом об колодину, молотишь, молотишь. Хребтина трещит, дровина нет.

Сто раз намеревался побеседовать с тестем Сергей, что он не индийский слон, не годится так, но поднятый будильником в самую критическую минуту, летел к умывальнику, мочил два пальца, протирал глаза, — умываться быстро научился, — падал за стол. А на столе утром щи, вечером щи. И соленые-соленые.

Не утерпел, спросил однажды:

— Зачем вы столько соли сыплете?

— Лучше не прокиснут.

— Привычка с войны, зятюшка. Пьешь — значит, сыт.

— Так война когда уж кончилась. Сейчас-то можно жить.

Тесть облизал ложку, вытер губы воротом расстегнутой рубахи.

— И потом, наверно, — Сергей глянул на Юльку, ожидая поддержки, — пора из отдельных тарелок есть.

— Брезгуешь? — прищурился Семен Макарович. — Мы тобой не брезгуем. Явился на готовенькое. Вот когда мы с Таисьей у вас будем на иждивении…

Семен Макарович закатил глаза к потолку, прислушался. Завод звал на работу.

— Гудит гудило. Не рассусоливайте. Интеллигенция.

Со двора Семен Макарович выходил последним. Просунет в дыру руку до плеча, закроет воротца на засов, подергает для успокоения души и, пока за угол не повернет, все оглядывается.

— Вы, папаша, шагайте. Нам с Юлькой посекретничать надо.

— Для секретов бог ночь выдумал. Какие могут быть тайны от родителя?

— Не тайны, посоветоваться хотим, кого на свадьбу приглашать.

— Не вздумайте цеховиков называть. У Юльки теток, что у иной собаки блох. Все прискачут, дай-ка.

А они собрались сюрприз бригаде преподнести. Отнекивались, начнут допытываться, не разговаривали друг с другом на людях, чтобы потом: уважаемые и так далее, убедительно просим… Интересно бы получилось.

Юлька понурилась, плетется. Сергей кусал губы. Хуже всего, когда загадаешь что-нибудь и не выйдет. Угнетает. Откуда берутся такие Семены Макаровичи? Их, может, всего-то два, и те на долю Сергея достались. Нет, этот, пожалуй, похлеще Ильи Анисимовича. Юльку жалко, а то бросил бы все к черту.

В раздевалке теперь его шкаф рядом с Вовкиным, специально поменялся. Шрамм быстро переоделся и болтик в замочные петли воткнул, Сергей возится, в штанину ногой никак не попадет.

— Ты, друг, через почему такой сонный? В кахей подолгу играешь? Шайбу-шайбу. Да?

— Отстань, ну тебя.

— Поспешай. Сегодня нарядики подписываем.

В цехе утро. Неторопливо рабочие расходятся, газировщицы в будочках обкладывают льдом сатураторы, кран тащит вдоль главного пролета железную тучу на тросах. Из бака с дырчатым дном идет проливной отвесный дождик, искристый и крупный. Дождины, как новые гривенники. Сыплются — хоть фуражку подставляй. Запрокинутый прицеп под длинномер, как наведенная дальнобойная пушка. Даже кто-то мелом на дышле написал: «По рейхстагу!» Не забывается эта надпись. И еще много лет не забудется.

Семитонновские в сборе. Солнце расходящимся лучом света кино кажет. Сюткин сверяет бригадный наряд с записной книжечкой.

— Реек экскава-а… Правильно. Ведущих шестеренок… тысяча. Башмаков — в норме. Все верно. Расписывайтесь, ребятишки. Юла, ну-ка расчеркнись. Во, не меньше инженера получишь.

Юлька нацелилась пером и держит графу на мушке. Девичью фамилию оставить — наряд не примут, в расчетном бюро она уже Демарева. По-новому — тайну выдаст. Нарисовала «Д», а остальное вилюшки, вилюшки и зигзаг.

— Во, ты же вроде не эдак расписывалась, — заметил бригадир.

Шрамм, везде ему дело, отобрал у Сюткина наряд, покрутил и так и сяк, расцвел.

— Это когда колхозы образовались, одна неграмотная деваха вместо росписи за начисленные трудодни крестики ставила. Потом бригадир смотрит — кругляшок загнула. «Машка, во ты ж, вроде не эдак расписывалась». — «А я вышла замуж и сменила фамилиё». — Очень похоже изобразил Вовка голоса Сюткина и нагревальщицы. Юлька порозовела, Сергей тоже смутился.

— Поженились-таки? Ай да молодцы, ребятишки!

Сюткин загреб обоих ручищами, тискает. И вот он, Киреев.

— Бригадир! Скажу старухе, обнимаешься ты с девчонками.

ударился Вовка впляс, только брызги из-под пяток. —

— Э, э, э! Шалопут. Кончай фольклор, — одернул его Киреев. — Что тут у вас за праздник?

— Юлька женилась на Сергее, Матвей Павлович!

— Может, наоборот?

— А какая разница?

— Да никакой, собственно. Н-ну, с законным браком вас. Надеюсь, на свадьбу пригласите?

Что ему ответить? Молодожены потупились.

— Пригласят, куда они денутся.

— Эх, и покричим «горько!»

— Тихо, тихо! Разгалделись, поймаешь. Прошу минуточку внимания. — Киреев повременил, пока успокоятся. — Комсомолия организовала воскресник. Завтра едем в подшефный колхоз копать картофель.

— Опять: «Поможем кочегарам!», — сморщился Вовка и рассмешил всех.

— Надо помочь. Не в земле ее оставлять. Взаимовыручка, так сказать. В общем, явка обязательна. Считается, как рабочий день. Ясно?

— И добровольцам явка обязательна?

Матвей Павлович сгоряча хотел напуститься на Яшу, но, поняв, что первый подручный шутит, тоже рассмеялся.

— А ну вас… Чешете языки, с ума сводите. Сбор у заводоуправления. Мне чтобы явились как один, поймаешь.

Сбор у заводоуправления. Площадь подметена и полита — блестит. Отражения длинноногие, и шажки кажутся маленькими. Народу сошлось — уйма. И все шефы. А в городе вообще одни шефы живут. Гитары бренчат, на столбах громкоговорители поют, на востоке солнце прорастает из тучи, выгнув ее бугром. Семейные с узелками, сетками, сумками, холостяки с кусками хлеба в карманах. И кто в чем: в армейских бушлатах, телогрейках, в стареньких полупальтишках, плащах, свитерах. Середина сентября, свежо утрами.

В кузове тесно. У бедной полуторки рессоры выпрямились, насело на нее. Юльку притиснули к Сергею специально, не иначе, волей-неволей обнять пришлось. Встречались — наедине так не сидели. А тут при людях. И ничего. Даже хорошо. Сергей, поглядывая, не замечают ли, исподтишка мял Юлькино плечо и радовался этой близости к ней и к людям. Хоть в воскресенье на свободе.