Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 3

— Или возьмем печку, — сказал он, выпив вина. — Вот ты человек читающий, можешь мне сказать, что есть самое главное в печке?

— Топка, — попробовал догадаться я, но сразу же по огорченному выражению лица Орлова понял, что недогадливость моя причинила ему горе.

— Тяглость, тяглость — главное, — снисходя к моему невежеству, как можно ласковее объяснил он. — Или, проще сказать, дым. Дым и есть глава дела. А что ты думал? Я по дыму сразу пойму, чего где требовать. Так ведь дым где может правильный ход иметь? В степу, в долине. А в этих чортовых горах ветер — и тот, собака, сигает с пяти сажен, с железной крыши лохань выгибает. Вот сам послушай!

И мы в самом деле стали прислушиваться к тому, что творилось за стенами дома.

Ветер действительно прыгал с гор на крышу, и та гудела и гнулась под его тяжестью, а он валялся по ней и подпрыгивал в диком азарте. Брызги дождя, взметаемого ветром в разные стороны, то громко били в окна, то скользили вдоль них длинными быстрыми червячками. Гибкие тополя кланялись в пояс, кипарисы, не умеющие раскачиваться, бились друг о друга, ломая ветви, а тяжелые кедры, клокоча кронами, дрожали, точно готовые взорваться изнутри.

— Вот ты мне и определи зараз: норд-ост или что?

Ветер в самом деле не придерживался точных румбов.

Казалось, он слился с дождем и без устали сек землю длинными водяными хлыстами. В такую погоду останавливались даже грузовики, а кони не могли сделать и шага. Пешеход же, если такая ночь заставала его на горной дороге, находился в смертельной опасности. У нас дождливые ветра — что буран на севере.

— Вот почему в этих скаженных местах мангал [11] Мангал — летняя переносная печка. с углями — все твое отопление! Недаром же люди придумали! А они мне доказывают — голландки… Голландка — она легкий, правильный ветер любит, чтобы тяглость была, чтобы разница в давлении. Так? Ну, а вот у них не так.

Он налил себе еще вина и лихо омочил в нем свои тусклые серебряные усы. Орлов любил рассказывать врассыпную, десятками намеков, параллельных мыслей и притчей, будто слово у него было всего лишь разком, который сам по себе ничего не значил до тех пор, пока не находил места в группе других. Рассказывал он, не заботясь, с чего начал — с конца, с середины ли; но время было позднее, и я поторопил его:

— Давай рассказывай по порядку, где был, а то, брат, спать пора.

Он отставил вино, облизал покрасневшие усы и, сморщив глаза, будто нечаянно хватил хрена, начал свое печальное повествование.

Дело в том, что он прикреплен был к избирательному участку в глухих горах. Человек словоохотливый, он был общественником по натуре и задание свое выполнил бы лучше многих других, но, на беду, захотелось ему заодно блеснуть и мастерством печника.

Явившись на участок, он сразу пообещал поставить новую печь в комнате голосования да подремонтировать развалившуюся в агитпункте и, дабы слово его не расходилось с делом, тотчас же приступил к работе. Печи вышли на славу. Тогда и соседний участок попросил Орлова соорудить их каркасную печечку, ибо в агитпункте впоследствии должен был развернуться колхозный клуб.

Польщенный Орлов сложил и каркасную, и предметная, деловая агитация его была хорошо воспринята избирателями.

Но тут на горе Орлова пошли дожди, подули затяжные ветры, и все печи его, как он говорит, «сказились»:

— Не то чтобы дым из себя выпущать, а как бы, понимаешь, скорее всего в себя всасывать. От беда! И главное — с политической стороны толкуется!

Избиратели, сначала так радовавшиеся печам, потребовали либо переделать их, либо вовсе убрать. Орлову пришлось пережить немало огорчений. Кто-то даже потребовал разобрать: не с умыслом ли понаделали эти никуда не годные печки! И все то радостное рвение, с которым Орлов начал работу, теперь перерастало у него в кровную обиду.

Тем более что печник он был замечательный, до тонкости знавший «печную душу».

— Я вот у одного профессора ставил, — рассказывал он мне с обидой в голосе, хотя речь зашла теперь о приятных вещах, — четыре предмета было заказано: камин по-английски, чтоб как костер горел, с треском, с шумом, но отнюдь, брат, без дыма, отнюдь; второе — голландка с лежаночкой, на старинный манер; третье — плита, а четвертое — шведка. А тех шведок я сроду не складывал и, какой у них характер, не знал.

Ладно, сдаю плиту, сдаю голландку с лежаночкой, сдаю камин по-английски, складываю по его рисунку и шведку — на железном каркасе, белыми изразцами выложенную. Сдаю работу — отказ, не принимает. Это, говорит, простите, не шведка. Та петь должна. Взял он, понимаешь, скрипку и на басовой струне попиликал мне перед ухом: вот, говорит, какой у нее истинный голос. Это так, говорит, специально и делается для уюту, чтобы одинокий человек как не один чувствовал себя дома. Я даю ему свой аргумент. «Печка, говорю, — не баян, чтобы на ней романсы играть, печка имеет свою должность — обогревать». Нет и нет! Ах ты, ученая же твоя душа! Стал я ту шведку заново перекладывать, замучился, как домовой; сложил заново — не поет. Вот зараза! В третий раз начал. Два-три фокуса я в дымоходе устроил, кое-чего вроде свисточка примостил, поддувальце маленько перешил — запела. Правда, с басов сбивается, выше берет, но все-таки приятность имеется. Очень весело. Ну, правда, за настройку неточную не стал он спрашивать. Только, говорит, вы мне теперь камин переберите «под сверчка». То есть как это, говорю, под сверчка? А есть, он мне говорит, такая замечательная постановка «Сверчок на печи», и в театре сверчок по ходу действия верещит. От печки? Видать, говорит, от печки. Взялся я ему «сверчка» в камин вставлять. С неделю бился, что ты думаешь. То так захрипит, мать честная, будто кого душат в той печке, то сипеть начнет, а то хоть бы что — молчит, как проклятый. Ну, в общем и тут добился. Вставил сверчка. Сверчок и сверчок!.. Так он, профессор-то, расчет произвел и говорит: я, мол, еще сроду таких печников не видывал, и шведок с пением на свете, признаюсь вам, только одна — вот эта самая, а каминов со сверчком — один, вот этот самый. Я, говорит, вас проверить хотел. Тебе бы, говорит, Орлов, скрипки делать, ты, говорит, маэстро. Клянусь богом, так и сказал. Тут несколько из Москвы артистов было, певец один, на шаляпинской должности состоит, так он мне магарыч за того сверчка поставил. Вы, говорит, товарищ Орлов, чего-то нашли. На ваших печах, если с умом топить, «чижика» сыграть можно. С того времени, брат, так и пошло: орловские печки, да орловские печки! И в булочных ставил, и в санаториях, все характеры изучил. Мою работу сразу узнаешь — корпус красивый, не как вообще, а специальный вид имеет.

— В общем, я так понимаю, что ты им с пением печки понаставил? — прервал я его, чтобы вопросом своим приблизить повествование к основной теме.