Петр Павленко - Собрание сочинений. Том 4

Зина осеклась, умолкла, уткнулась в носовой платок. Яков Михайлович ничего не заметил, он ласково треплет Зину по руке, сильно закашлялся. Отдохнул. Сказал:

— Ничего, ничего, Зинуша. Все пройдет. Все пройдет. А Трофимов действительно раньше нас всех раскусил Миронова. Замечательный Николай человек, замечательный! — Яков Михайлович оживился. — Зинушка, Зинушка! Ты помнишь Нижний?.. И Николай, этот озорной, полуграмотный парень, как он на наших глазах вырос в настоящего большевика, настоящего ленинца… Недаром Миронов и иже с ним так его ненавидят… Сейчас же, как только кончится съезд, я его вызываю с Украины. У меня приготовлено для него очень интересное, очень ответственное дело.

Его перебивает Ленька:

— Вот что, Михалыч! Тебе в кровать лечь надо!..

— Ох, Ленька, уйди, пожалуйста, сделай милость, уйди. Не могу я сразу три дела делать: и с Зинушей разговаривать, и тебя ругать, и съездом заниматься.

Дверь открывается, и в комнату быстро входит доктор Лейбсон.

Свердлов, увидев доктора, хочет встать к нему навстречу:

— Миша, доктор мой золотой, Мишенька!

Доктор взволнован. Он мягко, но решительно удерживает Свердлова в кресле:

— Тише, тише, Яков, я к тебе сначала как к больному…

— К больному? — возмущается Свердлов.

— Здравствуй, Зинуша, — приветствует Лейбсон Зину.

— Мишенька, Мишенька, ты свинья. Быть в городе и не приходить! О мой дорогой, мой сердечный, скромный друг!

Доктор профессиональным жестом проверяет пульс, качает головой:

— Яков, моментально в постель.

Яков Михайлович отрицательно качает головой. Он показывает на материалы к съезду.

— Ну, Яков, ты хочешь мне испортить всю радость встречи с тобой!

Яков Михайлович уступает:

— Миша, Мишенька, даю тебе слово, что буду делать все, что ты мне прикажешь. Но пойми, пожалуйста, пойми, я не могу не быть на съезде партии. Съезд через два дня.

— Дорогой, ты очень болен, тебе нужен полный покой. У тебя ведь очень высокая температура…

Зина, не отрывая глаз от Якова Михайловича, тихонько и незаметно уходит.

Свердлов, улыбаясь, смотрит на доктора.

— Да, да, я очень много болтаю?.. Я сейчас замолчу, сейчас, Мишенька, замолчу. Да, вспомнил, вспомнил, Михаил, вот что: мы сейчас организуем всерьез, очень всерьез, — потому что в длительность передышки, которую мы получили от врага, мы плохо верим… Мы организуем оборону отечества, — вот как это звучит. Я тебя направляю на организацию всего санитарного дела в новой, Красной Армии…

Лейбсон кладет руку на руку Свердлова:

— Яков…

— Я знаю, Мишенька, я знаю, что ты не умеешь… Вот и я тоже не умею быть председателем ВЦИК’а. Это между нами, я никому этого не говорю, и ты тоже никому не говори, что не умеешь. Надо уметь, и все.

— Яков, — молит его врач, — дорогой, через два дня мы поговорим, обсудим.

— Нет, нет, нет, плохой я был бы председатель ВЦИК’а, если бы все дела откладывал на два дня.

В комнату входит Ленин. Никем не замеченный, он приближается к креслу больного.

— Яков, — взывает врач.

— Я не могу без телефона, — тянется Свердлов к трубке.

— Яков Михайлович, доктора надо слушать, и телефон немедленно убрать! И лежать спокойно! — решительно требует Ленин.

Ленька быстро убирает телефон. Свердлов провожает телефон жадными глазами.

Ленин садится около постели Свердлова. Яков Михайлович просит:

— Владимир Ильич, не надо так близко, вы заразитесь…

— Пустяки, Яков Михайлович. Доктор хочет вас выслушать.

Доктор склоняется к нему, выслушивает сердце. Затем медленно поднимается от изголовья Свердлова.

Яков Михайлович ослабел, лежит с закрытыми глазами.

— Этот доктор, Владимир Ильич, мой самый хороший друг… Этот доктор может душу отдать за друга… Владимир Ильич, дайте вашу руку… Человек должен иметь сердце из стали… тогда у него может быть кольчуга из дерева, и он… не испугается в бою… Я не брежу, Владимир Ильич.

Профессиональная выдержка покидает доктора, он беспомощно смотрит на Владимира Ильича и отходит в сторону, чтобы скрыть свое горе.

— Эти слова, — продолжает Свердлов, — мы с Кобой писали вам из ссылки.

Доктор передает Леньке пустой пузырь для льда. Ленька берет пузырь и чашку, огромную цветистую чашку с надписью золотом «На добрую память», и тихонько, на цыпочках, идет к двери. Свердлов впадает в беспамятство:

— Владимир Ильич, здесь резолюции, все материалы к съезду.

Свердлов закашлялся.

Ленин, обняв его за плечи, прислонил его голову к своей груди. Свердлов затих.

Ранняя весна. Тают подмерзшие за ночь сосульки льда.

Легкий туман над еще заснеженной Москвой.

Залит солнцем угол Кремлевского дворца, где помещается квартира Свердлова.

Слышатся громкие, постепенно стихающие звуки рояля. Играют «Похороны» Листа.

Солнечный луч прорывается сквозь окно в небольшую комнату — столовую, задевает стоящую на подоконнике миску, наполненную льдом, и ложится на ручку двери, ведущей в соседнюю комнату.

Звуки рояля замирают. Кружатся пылинки в солнечном луче. Тишина.

Дверь приоткрывается, и на цыпочках входит Ленька. У него слегка растерянный и очень озабоченный вид.

Ленька старательно прикрывает за собой дверь и идет к миске со льдом, стоящей на подоконнике.

Осторожно, стараясь не шуметь, крошит он кусок льда, наполняет им пузырь, а оставшиеся кусочки собирает в чашку. Он поднимает голову, и солнце слепит его…

За окном — кремлевская стена, идет лед на Москве-реке, темнеют ветви деревьев, приближается весна…

Ленька приоткрывает форточку. В комнату врывается далекий шум улицы и задорное чириканье воробьев.

Ленька блаженно жмурит глаза, глубоко вдыхая весенний воздух.

В комнату входит Аким в меховой ушанке и валенках.

Аким на цыпочках подходит к двери, но, заметив Леньку, окликает его шопотом.

Ленька вздрагивает, оборачивается, захлопывает форточку и устремляется к двери, вспомнив про пузырь со льдом.

Аким хватает его по дороге за рукав и шипит:

— Как же это так, елки-моталки… Не уберег, значит… А?

Ленька так же шопотом смущенно оправдывается:

— Так, понимаешь ли, дядя Аким, он еще в Харькове после съезда усталый был, а тут, понимаешь, на каждой станции народ требовал Якова Михайловича, и он на каждой станции выходил и речи говорил.

— Так. А ты чего глядел, ты чего глядел? — сокрушается Аким.

— Как чего глядел? А в Орел приехали, там опять митинг в мастерских, он речь сказал. Но речь, дядя Аким, речь сказал замечательную, так народ, знаешь, на руках его в вагон внес. Ну, а там жарко было, ну он вспотел, а на улицу вышел, он куртку расстегнул, ну тут его, видать, и прохватило.