Юрий Нагибин - Господствующая высота

— Бензин!

Его отлично поняли и без переводчика. Толстяк ласково закивал головой, снял, протер очки, улыбнулся и с легкостью, неожиданной в его тучном теле, засеменил к бараку. Щербу удивила эта прыть: похоже, что толстяк намерен собственноручно доставить рыбакам бензин. Отсутствовал он довольно долго, но вернулся налегке. Зато сделанное им предложение прозвучало музыкой для слуха изголодавшихся людей:

— Если советские рыбаки имеют нужду в продовольствии или в чем-либо другом, мы можем удовлетворить их пожелания.

Аникин высунулся было вперед, приоткрыл рот, но осекся под тяжелым взглядом шкипера.

— Спасибо, — сказал Щерба. — Мы не при деньгах.

— Зачем же деньги? — Последовал любезный ответ. — Господа советские рыбаки могут не платить наличными. Имеется договоренность с советским консульством, вам достаточно будет только подписать счет.

— Это как же? — переспросил Щерба.

А очень просто: об их прибытии было только что сообщено в консульство, находящееся в соседнем городе. Оттуда последовал ответ: снабдить всем необходимым, расходы консульство берет на себя.

У старого шкипера повлажнели глаза.

— Чуете, ребята, — обернулся он к своим, как о нас родина заботится!

Глубокая складка легла на его обветренном лбу.

— Ну, сделаем такой заказ: пять кило хлеба, пол-кило масла коровьего, кило баранины, табаку легкого пачка… — Щерба заметил, что лицо Саввы Морговцева затекает нежным, девичьим румянцем. — Пол-литра водки…

Чиновник бесстрастно записывал, но при последнем слове остановился, как бы ожидая поправки.

— Пол-литра, — твердо повторил Щерба и, как бы для себя, добавил: — Знаю, что мало, да больше нельзя — не дома.

— Конфет бы, Степан Егорович, — просительно сказал Аникин, — хоть маленько.

— Эх ты, сладкоежка! Пишите: полкило конфет. Ну, чего еще? Печатка чаю.

— Кофе? — подсказал чиновник.

— Кофе? — поморщился Щерба, но, чтобы не уронить свой престиж в глазах завзятых кофейников, какими он считал турок, добавил небрежно: — Можно и кофе, если только настоящее «мокко».

Чиновник приятно улыбнулся и записал кофе.

— Может, еще чего? — облизнул пересохшие губы Аникин и поглядел на Морговцева: тот дышал, как окунь, выброшенный на берег.

Но Щерба твердо заявил:

— Стоп! Хватит государство в расход вводить. Поди, за нас золотой валютой уплатят. Кабы не война, знали б мы точно: отработаем… — И в предвкушении вкусной снеди он весело кивнул переводчику. — Все! Баста! Да скажи только, чтобы скорей, мы двое суток не ели.

Чиновник снова улыбнулся и хотел было сунуть листок в карман, но Щерба остановил его:

— Позвольте-ка узнать: сколько там вышло?

Переводчик назвал сумму в турецких лирах.

— А в рублях?

— Пять тысяч восемьсот сорок рублей, — последовал хладнокровный ответ.

Тяжелой волной прихлынула к голове кровь. На какие-то секунды или, может быть, доли секунды Щерба словно ослеп. Когда же зрение вновь вернулось к нему, кое-что успело перемениться на переднем плане пейзажа: чиновник, только что стоявший прямо перед ним, оказался сбоку, метрах в пяти, за его спиной торчал край грязной курточки переводчика, а перед рыбаками стоял офицер, с напряженной улыбкой поигрывая колечком кобуры.

Щерба тихонько засмеялся, но сказал громко, так чтобы его услышали:

— А совесть у вас есть?

— Совесть свою они дешевле харчей ценят, — это сказал Савва.

Неизвестно, перевел ли толмач их слова, но на одутловато-квелом, прокисшем лице толстяка не отразилось ничего. Почувствовав, что опасность миновала, он снова приблизился к лодке.

— Здесь не город, а жалкий пограничный форпост, доставка товаров сюда обходится очень дорого…

— Будто? — прищурился шкипер.

— Глупая торговля! — уже раздраженно сказал чиновник. — Ведь не вы же платите, а государство.

— А какая же разница? — пожал плечами рыбак.

Теперь пришла очередь удивляться чиновнику.

— Как так — какая разница? — голос его звучал искренним возмущением. — Одно дело — платить из своего кармана, другое — если платит, ну… ну, словом… — и не в силах подобрать нужное слово, он издал губами какой-то звук, похожий на «п-фф!».

— Может быть, по-вашему, оно и так, — сказал шкипер. — А у нас государство — это мы! Да разве мы можем государство в расход вводить? Такая война идет, каждая копейка победе служит, а мы станем тысячи на ветер швырять?..

— Точно сказано, Степан Егорыч, — одобрил Савва Морговцев.

Щерба мог бы сказать еще много слов, простых и серьезных, грубых и высоких, но он понял, что эти люди защищены от всех слов, обращенных к благородству человеческой души, одним несложным и веским для них соображением — возможностью крупной, верной и безопасной наживы. Стоит ли говорить, им о самом святом, о Севастополе, когда правители этой страны помыслами и сердцем были с теми, кто уничтожал город…

И потому Щерба сказал только:

— Давайте список, вычеркнем все лишнее.

Первым в списке стоял бензин.

— Почем? — спросил Щерба.

Ему ответили.

— Весь?

— Нет, один литр.

— Литр! У нас война, и то литр полтинник стоит!

— У Турции нет Баку, — сказал офицер с каким-то двусмысленным выражением.

— Если по ценам судить, — вскипел Аникин, — у вашей Турции и вообще-то ничего нет!

Больше Щерба не оспаривал называемых чиновником цен, а только бросал коротко: «Вычеркнуть!» Масло, баранина, конфеты, водка, кофе, табак испарялись поочередно, оставляя тоскливый следок в душах изголодавшихся по еде, питью и куреву людей. И по мере того, как сокращался список, вытягивалось лицо толстого чиновника, тускнела фигура красавца офицера, и даже маленький переводчик стал казаться еще более жалким и несчастным.

Из всего длинного списка Щерба оставил лишь горючее и три кило хлеба. Затем он попросил не задерживать с доставкой, потому что они хотят отплыть дотемна.

Офицер и штатский посовещались между собой, и толмач сказал:

— Хлеб вам сейчас принесут. Но горючее может быть доставлено лишь завтра утром.

— Понятно! — Щерба повернулся к товарищам. — На измор хотят нас взять, спекулянты!

Офицер дал знак часовому, тот подошел к лодке и цепью приковал ее нос к железной тумбе. Щерба заметил, что худые, веснушчатые, в светлых волосках руки часового слегка дрожали.

Пристань опустела, остался лишь часовой с винтовкой за плечом. Он стоял близ будки в кургузой шинельке и недвижно, с тупым и грустным выражением глядел в какую-то далекую пустоту.

Вскоре появился другой солдат и принес им три калабашки кукурузного хлеба и воды в жбане.

Тяжелое, сыроватое тесто комом осело в желудке; голод как будто только и поджидал этой жалкой подачки, чтоб войти в полную силу. И хотя казалось, что время совсем не движется, рыбаков удивило, как быстро наплыли тихие, равнодушные и печальные сумерки чужой страны.