Юрий Нагибин - Господствующая высота

Однажды во время тренировки, когда Стрелка, подгоняемая легкими касаниями хлыста, резво неслась вперед, Кретов ощутил, что воздух стал как бы плотнее. Ощущение все вырастало, становилось отчетливее, и уже барабанные перепонки явственно испытывали возросшее давление воздушных струй. Кретов ослабил вожжи и поглядел на землю: трава стлалась под качалкой, как под крылом самолета, когда запускают пропеллер.

Он миновал конеферму, не в силах сдержать Стрелку, которая, словно почуяв о себе неведомый дар, хотела до конца насладиться этим открытием. Наконец он справился с лошадью и, поворотив ее, подъехал к конюшням. Его подручный, младший конюх Никифор, встретил его восторженным удивлением.

— Вот это да! — сказал Никифор и почтительно потрепал Стрелку по чуть взмокшей спине.

— Что, хороню?

— Сроду такого бега не видывал!

— Важное замечание, если учесть твой преклонный возраст. Кстати, сколько тебе лет? Шестнадцать?

— Уже три месяца как стукнуло…

— Жаль, зелен ты для наездника! А впрочем… Ну ладно, поводи ее, чтобы хорошенько остыла!

Вот тут-то и пришла Кретову мысль, что не худо бы иметь своего, сухинского наездника. Но обучить наездника — едва ли не больший труд, чем объездить коня, а времени до бегов оставалось не так-то много. И все же надо, чтобы сухинских коней вывел на беговую дорожку свой наездник, человек, до глубины сердца чувствующий, что означает для сухинцев победа. Нельзя такое дело вверять в чужие руки.

На ком же остановить выбор? У Кретова было двое подручных — Никифор и Санька. Они во всем являли полную противоположность друг другу: кургузый, спокойный увалень Санька и стройный, гибкий, впечатлительный и горячий Никифор.

Роднила их увлеченность делом, хотя любовь к коням выражалась у них по-разному.

Санька ценил лошадей по-крестьянски: за ту пользу, какую они приносят хозяйству. Красоту коней он как-то даже не замечал, а насчет резвости придерживался того взгляда, что вскачь ни пахать, ни бороновать не станешь, важны в коне сила и выносливость.

Никифор же вносил в свое отношение к лошадям, пожалуй, что-то возвышенное, что не мешало ему с величайшим тщанием заниматься уборкой конюшен и вывозом навоза.

И вот сейчас Кретов должен был решить, кому же из них доверить честь конефермы в испытаниях на ипподроме.

Когда Никифор завел Стрелку в денник, Кретов подозвал к себе своих помощников и сказал им:

— Наездник должен чувствовать лошадь, мгновенно понимать каждое ее движение. Это чувство у наездника в руке. Давайте-ка с вами потягаемся, я погляжу, что у вас за руки!

— Как это тягаться? — спросил Санька.

— А вот как. Ставь локоть сюда, на доску, упрись покрепче. Так. Сцепляй свои пальцы с моими. А теперь кто кого положит. Только локоть от доски не отрывать! Понятно? Ну, раз, два, три, — начали!

Кретов надавил на руку мальчика. Санька, покраснев от натуги, противопоставлял ему свою силу. Сначала рука его подалась, затем медленно выпрямилась. Это был настоящий крепыш, и Кретову стоило немалого труда одолеть Саньку. Рука мальчика стала медленно клониться к столу, но, прежде чем она коснулась доски, Санька прекратил сопротивление.

— Сильно! — сказал он, дуя на пальцы, нисколько не огорчившись.

— Ну, Никифор, твой черед!

Длинные, сухощавые пальцы Никифора цепко обвили пальцы Кретова. Никифор сразу бросился в атаку.

Кретов чувствовал, что рука Никифора слабее Санькиной, локоть его дрожал от напряжения, — но одолеть его оказалось труднее. Санька отвечал на усилие Кретова только своей мышечной силой, а этот — как бы всем своим нервным аппаратом. Да и сопротивлялся Никифор до последней возможности: он отогнул кисть параллельно доске, и сила Кретова как бы разложилась по двум секторам. И Кретов понял: эта нервная, чуткая рука больше годится для задуманного им дела. Потом сказал:

— С завтрашнего дня начнем тренировку.

Вспыхнувший радостью Никифор и не подозревал, что эти слова несут ему длительные и тяжелые мучения.

Да и мог ли бедный парень предполагать, что сделаться наездником — такое трудное дело! Оказалось, помимо мышечной силы, необходимой, чтобы удерживать коня от сбоя, наезднику требуется еще множество других качеств, самое таинственное и недоступное из которых Кретов называл «чувством посыла».

Никифор был уверен, что никогда не сможет овладеть этим загадочным чувством. То он посылал Стрелку слишком рано, когда она еще не успела набрать разбег, то слишком поздно, когда большая часть ее силы была уже израсходована на борьбу с наездником. Ему никак не удавалось вызвать ее на ту скорость, какую открыл в ней однажды Кретов.

— Ты должен чувствовать коня, как часть своего тела, — с невозмутимым хладнокровием и терпением поучал его Кретов. — Вот он борется с тобой, своевольничает, рвется в галоп. Ты его сдерживаешь, борешь, подчиняешь себе. Вот он пошел ровнее, начинает набирать скорость, а ты его придерживай, чтобы скорость в нем накопилась. Как почувствуешь, что он весь зарядился как бы электрическим током, — давай посыл! Вверяйся коню! Но хлыста избегай, хороший наездник с хлыстом не дружит…

Никифор понимал все, что говорил Кретов, но это не помогало ему.

— Зря вы на меня время тратите, — сказал он однажды в полном отчаянии. — Взяли бы Саньку, право! Я совсем неспособный…

Со своей обычной серьезной манерой Кретов несколько секунд поразмыслил над тем, что сказал Никифор.

— Нет, я бы этого не сказал…

Он посмотрел на опечаленное лицо мальчика и покачал головой:

— К тебе придет это чувство, наверняка придет. Ты парень музыкальный…

Никифор не понял, при чем тут музыкальность, но уже больше не жаловался, а, закусив губы, терпеливо сносил все муки учения.

Кроме Стрелки, Никифору приходилось объезжать Маргаритку и Снежную королеву — довольно выносливых, но не слишком резвых лошадей: колхоз не мог выйти на бега с одним конем. С завистью поглядывал Никифор на Саньку, который чистил коней, засыпал кормушки, вывозил навоз и отправлялся спать в спокойном сознании выполненного долга. А Никифор и ночью не знал покоя: он прислушивался к себе, словно надеясь угадать приход долгожданного «чувства посыла», без которого он оставался тяжелым и неуклюжим наездником…

Но когда это неуловимое, наконец, пришло к нему, Никифор даже не осознал в первый момент обретенного им богатства. Ему казалось, что причина не в нем, а в Стрелке: отчего в каждой пробежке стало возникать у него ощущение крылатости? И, выслушивая кретовское «молодцом!», с удивлением думал: «За что это он меня хвалит?»

Когда безотчетное, вошедшее в Никифора «чувство посыла» стало сознательным, управляемым чувством, он с гордостью ощутил в себе новую силу.