Юрий Нагибин - Господствующая высота

Никифор, необычайно тихий и сосредоточенный, подхлестывал Маргаритку; жирные комья земли наворачивались на блестящие ободья колес и с силой отлетали назад, словно выпущенные из пращи.

Впереди показались голые по весне осташковские сады и за ними невысокая деревянная ограда генеральского жилища.

На стук вышел к воротцам бородатый старик.

— Доложи генералу, что прибыли из сухинского колхоза насчет коня, — сказал старику Кретов.

Тот отомкнул воротца, открыл сборки и сделал знак, чтобы въезжали.

— Товарищ генерал-лейтенант вас ждет.

— Пошли! — вылезая из коляски на чисто прибранный двор, сказал Кретов Никифору, который с замиранием сердца ждал, возьмет ли его Кретов с собой.

Аллеей молодых, низкорослых дубков прошли они к сверкающей стеклами террасе. Дом был небольшой, обвитый по фасаду диким виноградом.

Около террасы девочка лет пяти кормила кашей куклу. Рядом вертелся большелапый и вислоухий борзой щенок. При виде гостей он припал на лапы и, пятясь задом, оглушительно залаял.

На террасе появился невысокий, плотный старик в папахе. Взгляд его с невольным удивлением скользнул по фигуре Кретова.

— Офицер? — сказал он, и его умное рыхловатое лицо тронулось довольной улыбкой.

— Кретов Алексей Федорович, капитан в запасе, товарищ генерал-лейтенант!

— Басалаев Александр Иванович, — ответил генерал, крепко пожимая руку Кретова. — А этого товарища как величают?

— Мой помощник, образцовый конюх и наездник Никифор Сергеевич Колосков.

— Ну, здравствуй, Никифор Сергеевич, рад познакомиться, — сказал Басалаев, и маленькая рука Никифора потонула в широкой генеральской ладони.

Они вошли в небольшую комнату; посреди стоял круглый стол с закуской, графином и рюмками.

— Прошу!

— Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, мы уже завтракали.

— Давайте-ка без субординации, товарищ Кретов. Мы с вами вояки на покое…

— Есть без субординации, Александр Иванович, — сказал Кретов, присаживаясь к столу и давая знак Никифору.

— Вы в какой части служили, товарищ Кретов?

— Начал у Кириченки, а затем в шестой гвардейской.

— Да вы же у нас под Варшавой с левого фланга были!

— Так точно!

Рука Басалаева, разливавшего по рюмкам коньяк, чуть дрогнула.

— Ну, за незабываемые дни, капитан!

Генерал с Кретовым встали, чокнулись и одним духом осушили объемистые рюмки. Никифор тоже встал.

Крепкий коньяк ожег ему рот, и, закрыв глаза, он с усилием тянул огненную жидкость.

Он слушал, вбирал в себя каждое слово, произносимое собеседниками. Генерал с Кретовым вдосталь поговорили о войне, вспомнили атаки, штурмы, места великих битв.

Затем заговорили о лошадях. Сокрушались о шестом конезаводе, разграбленном гитлеровцами.

Наконец генерал подошел ближе к делу.

— Колхозные конефермы, — сказал он, — несомненно, возместят к концу пятилетки свои потери, надо только, чтобы этим занимались люди, по-настоящему знающие, любящие коня. Коня надо знать и любить до самозабвения, больше, чем лесковский Голован любил. Тогда и будет толк. Вы читали. «Очарованного странника», а?

— Нет, — признался Кретов. — Я Лескова про мастеров, что блоху подковали, читал, а это не попадалось.

— Прочтите, голубчик, обязательно прочтите. Дивная вещь! Там жеребенок один описан — ну, лучше некуда! Как это… Ага! «Если вы когда-нибудь видели, как по меже в хлебах птичка-коростель бежит — крыла он растопырит, а зад у него не как у прочих птиц, не распространяется по воздуху, а вниз висит, и ноги книзу пустит, точно они ему не надобны, настоящее выходит, будто он едет по воздуху». До чего верно, а?

— Точно! Настоящий конь так бежит, будто земля сама из-под него уходит, а ноги ему без надобности.

— Вот, вот! Обязательно прочтите, там много интересного про коней. Ну, а сейчас, — генерал поднялся из-за стола, — вы, правда, не лесковского жеребца увидите, но скажу, не хвалясь…

Угодья конезавода начинались сразу за оградой басалаевского участка.

Они подошли к конюшням, и генерал отомкнул дверь большого, стоящего особняком денника. Из стойла на вошедших глянул горячий зрачок в кровавой радужке; благородная узкая голова, в которой было что-то змеиное, нервно и часто вскидывалась на мускулистой, гибкой шее; жеребец всхрапнул, обнажая желтоватые, крепкие, без единой зазубрины резцы.

Да, это был конь! Словно выточенный из цельной черной кости, гладкий, будто полированный, безукоризненной стали. Когда Кретов, к изумлению Басалаева, смело вошел в стойло и, запрокинув голову коня, обнажил его зубы, он увидел, что коню не более шести-семи лет. Из ноздрей коня рвался сухой жар, конь чуть подрагивал и пятился назад, оседая, словно прикосновение человека доставляло ему жгучую боль. Но, чувствуя твердую, уверенную руку, не пытался вырваться, лишь скашивал на Кретова окрашенный кровью умоляющий и ненавидящий зрак.

— Ого! Он чужих сроду не подпускал, — с уважением сказал Басалаев. — Прав был Родионов: вы лошадник высокой марки…

— Да, теперь мы станем!.. — отвечая на свои мысли, тихо, но с силой произнес Кретов.

Сдержанное волнение, прозвучавшее в его голосе, вызвало понимающую, довольную улыбку на лице Басалаева.

Никифор не спускал глаз с прекрасного коня; это был конь-герой, конь его мечты. И сердце его бешено забилось, когда он услышал:

— Так за сколько же вы его нам уступите, Александр Иванович?

— Вы же лошадник, Алексеи Федорович, сами знаете, сколько стоит элитный жеребец таких статей. Тридцать тысяч. Но, — поспешно добавил Басалаев, — по-своему истолковавший движение Кретова, — если вы сейчас не располагаете такой суммой, мы можем попридержать коня..

— Простите, Александр Иванович, — мягко перебил Кретов, — деньги при мне.

— Ну, тогда и говорить нечего! — вдруг рассердился Басалаев. — Идемте в контору, оформим документы и забирайте коня. Слышите, сейчас же забирайте! — Он сердито закашлялся, платком утер усы — и уже совсем иным тоном, доверительно, с милой стариковской застенчивостью: — Думал, не придется мне с этим конем расстаться, а, выходит, сам же и навязал его. Но я к вам приеду, так и знайте, приеду!.. — грозно сверкнул очами Басалаев, махнул рукой и быстро зашагал по дорожке к конторе.

— Ну, чего ж ты ждешь? — спокойно сказал Кретов своему подручному. — Выводи…

Словно не веря его словам, Никифор странно, исподлобья, глянул на Кретова, отвернулся, вытер рукавом глаза и опрометью кинулся в денник.

Кукушка высунула головку из своего деревянного теремка, прокуковала четыре раза и юркнула назад. С протяжным звоном захлопнулись резные ставенки.

Тонкий и острый звук прервал глубокий утренний сон Авдотьи. Она метнулась всем своим сухим, легким телом и села на постели.