Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче

Оказалось, Стрепухов уже звонил соседям. Те тоже без врача и без фельдшера сидят.

— Давай позвоним в Царицын, в штаб фронта, — настаивал Дундич, а Петр Яковлевич развел руками: уже звонил — обещали прислать доктора, но только дня через два.

Дундич слушал Стрепухова, а сам белее снега становился. Смотрел с ненавистью на пленного, сжимал эфес шашки. Всем своим видом говорил, что это из-за него, белого гада, гибнут лучшие люди. Унтер-офицер переводил глаза с Дундича на Стрепухова, мычал что-то.

Только сейчас командир полка заметил, что пленный до сих пор стоит с нутами на руках и кляпом во рту. Приказал развязать. И когда унтер немножко размял затекшие руки и отдышался, спросил, о чем тот хочет сказать. А пленный все время с опаской смотрит на то, как Дундич играет эфесом шашки.

Встал Дундич, еще раз презрительно поглядел на трясущегося от страха белогвардейца, с силой опустил шашку в ножны и вышел на крыльцо. Сел, обхватил голову руками, закрыл глаза и закручинился.

Многих, ой многих друзей потерял он за последний год. Всего восемь его земляков-сербов осталось в полку. А завтра, может, не будет еще одного, если он ничего не придумает. А что придумаешь, если до Царицына верст семьдесят? Пока туда-сюда проскачешь — день пройдет.

Подошел Шпитальный и тихо сказал:

— Товарищ командир, там Негош вас кличет.

Вскочил Дундич и побежал в лазарет. Понял: тяжко другу, может, прощальное слово хочет сказать.

Остался Шпитальный с часовым Яковом Паршиным. Стоят, курят, ведут разговор о последних боях, тревожатся о том, что теперь творится у них в Куберле и Семикаракорской.

В это время на крыльцо вывели пленного. Посмотрел он на часового и попросил:

— Земляк, дай закурить.

Яков угадал в пленном станичника. Дал свою папироску и упрекнул:

— Из одной станицы, а воюем в разных армиях.

— Тебе, вишь, повезло, — заметил пленный, затягиваясь всласть дымом, будто глотая ключевую воду в знойный день, — Тебя Буденный забрал, а меня Мамонтов.

Сделал еще несколько затяжек и произнес:

— Слыхал я, дохтора у вас нет. А в хуторе, где меня взяли, есть фельшерица. Гутарят: поповская дочь, Лидка. Ни кровей, ни мата не страшится. Самому Константину Константиновичу осколок из задницы извлекла.

— Где ж он занозился? — насмешливо полюбопытствовал Паршин.

— Когда мы из Воронежа от броневиков драпали.

— А я думал, ваш Мамонтов только грудь красным показывает, — уже откровенно издевался Паршин. — Ну и не страмно было его превосходительству перед девкой оголяться?

— Да говорю тебе — она ни бога, ни дьявола не боится.

Шпитальный не стал дослушивать их разговор. На коня и в лазарет.

Протиснулся в низенькую комнату, где лежали тяжелораненые, подошел к Дундичу.

— Иван Антонович, есть фершал.

— Где?

— В Белуженском, где мы этого унтера загребли.

Дундич обнял находчивого ординарца и приказал:

— Разыщи Гриппу. Пусть готовит костюмы. Мне того француза.

Шпитальный так быстро исчез, что Дундич подумал: не почудился ли он ему? Но густой запах самосада, оставленный ординарцем, заставил поверить в его недавнее присутствие. Иван наклонился над Негошем и попросил потерпеть еще немного, пока не привезет доктора.

Когда Дундич вернулся домой, санитарка Гриппа уже отутюжила голубовато-серый китель капитана французской армии, а Шпитальный водворял на место разноцветные орденские планки.

— Добре, други мои! — восторженно воскликнул Иван Антонович, примеряя китель и фуражку с высоким околышем, но без привычной тульи. И без того продолговатое лицо казалось теперь просто длинным и совершенно непохожим на то, к которому привыкли окружающие.

— Мадемуазель, — прикоснулся он губами к шершавой от бесконечной стирки руке молодой санитарки, — примите мою большую-большую благодарность.

Дундич нередко, уходя в разведку, надевал костюмы офицеров белой армии или мундиры интервентов. Тем более что этого добра в то время в России было больше чем достаточно. И не только потому, что немцы пришли на Украину и на Дон, а англичане хозяйничали на Кавказе. Некоторые страны посылали своих представителей от всевозможных организаций: от Красного Креста, от комитета интернирования военнопленных, от международной ассоциации юристов, экологов и т. д. Свободно шастая по России, эмиссары прежде всего помогали контрреволюции душить Советы. Они передавали в штабы белых секретные сведения, деньги, способствовали переброске военных грузов под видом перевозки медикаментов, провианта для своих соотечественников, находящихся в плену. Дундич встречался с такими представителями и в Одессе, и здесь, под Царицыном. Там это был величественный, как старинный замок, майор королевской армии, здесь — изящный, словно балерун, молоденький капитан. Они представляли официальную миссию по наблюдению за эвакуацией военнопленных — французов, чехов, поляков, сербов. Поэтому беспрепятственно передвигались через линию фронта, могли пребывать где угодно и сколько угодно.

Этим правом экстерриториальности теперь решил воспользоваться Иван Антонович. Он неплохо владел французским. И надеялся, что это очень выручит его, если он нарвется на белоказачий разъезд или пикет. Он предстанет перед ними капитаном французской миссии при штабе генерала Деникина. Документ у него подлинный. Капитана Жеро третьего дня задержали на передовой, где он имел неосторожность наносить на карту огневые точки полка. На допросе капитан не мог объяснить своего пристрастия к топографии, и его переправили в Царицын, в штаб фронта.

— Будешь моим толмачом, — сказал Дундич ординарцу. — Будешь говорить, что я ранен и мне нужна срочная помощь.

Шпитального обрядили в мундир унтер-офицера.

Пока ехали до Белуженского, два раза их останавливали кордоны белых. Но, услышав нерусскую речь и фамилии Деникина и Мамонтова, пропускали дальше.

В хуторе ординарец спросил у первого казака, где находится лазарет, и показал на перевязанную голову француза. Казак указал дом, над крыльцом которого развевался белый флаг с красным крестом.

Заехав в переулок, Дундич сказал Шпитальному, чтобы тот шел в лазарет и объяснил фельдшерице, что его господину плохо и требуется перевязка на месте.

Прошло несколько томительных минут, которые показались Дундичу часами, прежде чем он увидел невысокую светловолосую женщину, а за ней Шпитального с большой медицинской сумкой. Дундич положил голову на гриву коня, искоса наблюдая за улицей.

Когда фельдшерица подошла к всаднику, он поприветствовал ее по-французски и сказал, что так тяжело ранен, что без посторонней помощи не может сделать ни одного шага. Фельдшерица попросила Шпитального помочь ей снять офицера с кони. Она доверчиво протянула руки к плечу Дундича. В тот же миг он легко поднял ее в седло и сказал: