Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче

Вспоминая сейчас этот разговор с инспектором кавалерии Царицынского фронта, Дундич не испытывал к нему чувства обиды или неприязни. Слишком много он слышал о храбрости и находчивости Думенко в бою. И о крутом нраве его также наслышан предостаточно.

Что Думенко знает дело досконально, Дундич почувствовал, когда слушал объяснение инспектора. Тот предложил подойти с подлунной стороны и подождать в балке момента, когда луна скроется за лесом. Между ее заходом и рассветом будет минут сорок. Вот за это время и должны разведчики управиться.

Потом они с Ворошиловым вышли на улицу. Возле вагона уже стояло с полсотни спешившихся кавалеристов. Один из них, щуплый, угловатый, как подросток, подскочил к ним и доложил:

— Товарищ командарм, отряд доно-ставропольцев прибыл для выполнения задания.

Командарм осмотрел кавалеристов и остался доволен. Поглядел вопросительно на Дундича: как, мол, ты считаешь? Тот утвердительно кивнул головой: добрые хлопцы. Тогда Ворошилов спросил:

— Кто же вас прислал?

— Товарищ Буденный, — ответил докладывавший.

— А вы кто?

— Командир взвода разведчиков Казаков, товарищ командарм, — лихо отчеканил подросток.

Его стремление выглядеть старше своих лет вызвало мягкую улыбку Ворошилова. Не желая обидеть симпатичного малого, но все же нарушая торжественность, которую вкладывал конник в свой доклад, Ворошилов сказал:

— Вот что, товарищ Казачок, поступайте в распоряжение товарища Дундича. Выполняйте все его распоряжения и указания.

Разведчики протянули друг другу руки.

— Сколько человек? — спросил Дундич, придерживая рукой плечо Казакова.

— Если так поглядеть — полста, а в бою и эскадрон очутится, — весело, даже озорно ответил Казаков, и этот тон, не залихватский, не ухарский, но точно выражающий дух уверенности, понравился Дундичу. Значит, ребята что надо.

— А кони не устали?

— Наши дончаки да мой чеченец Зайчик из края в край весь Дон проскачут и не утомятся, — все так же весело говорил Казаков, любуясь Дундичем.

Уже в пути сказал, что слышал о его храбрости не один раз, а вот теперь и самого увидеть довелось.

— Ну и как? — спросил Дундич.

— Да так, внешне вы обыкновенный, вроде меня, — сказал откровенно Казаков. — Вот у меня во взводе есть братья Скирды — Дмитрий, Сысой, Миханя и Иван. Чистые богатыри. Подковы гнут. Или вон Архип Сковородцев, ростом и силой его господь не обидел, да и умом наградил. Он недавно в бою пулемет у кадетов отобрал, «люкс» называется. Поставил его лошади на голову и давай косить беляков. Вот это ребята! Про вас такое не подумаешь, — чистосердечно отметил Казаков, еще раз внимательно оглядев соседа. — А про меня вы что можете сказать? — спросил он командира.

— Ничего. Пока, — признался Дундич. — Ты, юнак, добрый на вид.

На этом их разговор тогда прекратился. Они молча ехали по широкой притихшей степи, освещенной луной.

И вот теперь Казаков спрашивает его, как он думает выполнить задание.

«Прежде всего, — решил Дундич, — надо всем знать, что должен делать каждый и все вместе». Он тихо сказал:

— Давайте ко мне.

И, когда отряд взял его в кольцо, заговорил заметно взволнованно:

— Дорогие товарищи, нам выпала большая задача. Очень большая! Это приказ самого Ворошилова. И всего штаба фронта. Большой секрет! Вот в этом хуторе расположился на ночлег генерал Голубинцев. У него два полка казаков. Завтра они хотят ударить по Царицыну. Так доложили Ворошилову. Надо проверить. Надо достать важный «язык» или документы. Значит, делаем это так… Здесь остается отделение Самарина: надо следить за конями. Десять идут с Князским и прячутся в засаде. Вместе с тобой, Казаков, десять самых мелких, как ящерица, ползут к хутору. Если там все тихо-тихо, даете нам сигнал. Мы идем. Я, Негош и добрые юнаки братья Скирда. Снимаем часовых, входим в штаб, берем генерала или его бумаги и бежим обратно. Ясно?

— Ясно, — удовлетворенно ответило несколько голосов.

— Ну тогда, Казаков, бери десять таких, как сам, и вперед.

Луна уже спряталась за крутыми меловыми лбами правобережья Дона. Густая, словно дегтярная, тьма опустилась на степь. Дундич поднялся снова на гребень. Но теперь впереди уже ничего не просматривалось. С минуту-другую он еще слышал осторожные шаги уходящих, а потом и этот шорох пропал. Только за спиной изредка чей-нибудь конь фыркнет или нетерпеливо ударит копытом и о волглой земле.

— Положить коней, — распорядился Дундич, зная, что лежащая лошадь не заржет и не ударит копытом, — словом, больше шансов сохранить тишину.

Четверть часа, отведенные командиром для разведки, показались нескончаемыми. Неужели Казаков не вышел на цель? А если напоролся на засаду? Дундич до предела напряг зрение и слух. Кажется пли действительно слышен шорох? Действительно. Но идут, будто нагруженные чем-то. Вот и Казаков, как привидение из-под земли, вынырнул из высокого бурьяна.

— Несем, — радостно зашептал он.

— Кого? — удивился Дундич.

— Беляка.

— Глупый, они же могут его искать, — начал горячиться Дундич. — Я тебе не давал такой приказ.

— Да он спит как убитый. И самогоном от него, как от шинка, несет. — оправдывался Казаков. — Я так думал, товарищ Дундич, что он нам враз скажет, где у них штаб, чтоб мы не блукали в потемках.

— Это мысль, — смягчился Дундич, оценив находчивость разведчика. — Буди кадета.

Пьяного бородача растолкали и спросили, где штаб.

— Вот за тем пряслом, в хате с верандой, — махнул он рукой и снова захрапел.

Осторожно, группами по три-четыре человека добрались разведчики до хуторской околицы. Казаков узнал место, где они взяли спящего кадета, и, приподнявшись над плетнем, тотчас прижался к земле. Дундич и четыре брата Скирды тоже прильнули к холодным росистым будыльям жухлого лопуха.

По ту сторону плетня неторопливо и не очень твердо вышагивал кадет в высокой папахе. Скорее всего подбадривая себя, он негромко пел:

Когда часовой развернулся и дошел до брички, Дундич шепнул Казакову:

— Бери сено, неси коням, отвлекай, — Повернулся к Скирде: — А ты за часовым. Уразумел?

Казаков бесшумно перемахнул через низкую изгородь и, согнувшись в дугу, засеменил к прикладку сена. Надергал охапку и двинулся к бричке. Песня прервалась на полуслове, и из темноты спрос пли: Кто?

— Свои, — не так, чтобы нахально, но и без испуга ответил Казаков, хотя зубы у него, кажется, клацнули.

— А куда? — допытывался часовой.

— Вот сено лошадям…

— Дык только что давали.

— Их благородие говорят: мало.

— Чтой-то я тебя, паря, по голосу не признал. Ты кто будешь?

От такого оборота Казаков даже вспотел, словно нес не охапку сена, а многопудовый чувал. Не раздумывая, чтобы не навлечь лишних подозрений, буркнул: