Ванда Василевская - Когда загорится свет

— Ну, я такой легкости не ищу.

— Как угодно, как угодно… Я ведь только советую.

— Это бандитизм!

Волчин встал.

— Я вас попрошу не оскорблять меня, Алексей Михайлович, убедительно прошу. Я старый, опытный работник и, кроме благодарности за свою работу, ничего до сих пор не видел. Вы горячитесь, это ваше дело, но я вас попрошу относиться ко мне, как полагается. Я нахожусь при исполнении обязанностей и оскорблять себя не позволю.

Алексей вышел, кипя гневом. Хуже всего то, что не пройдет и двух дней, как снова придется звонить или ходить к этому Волчину. Опять не будет досок, цемента, гвоздей, опять придется бегать, умолять, теряя драгоценное время на выпрашивание того, что ему полагалось по закону, что было нужно, наконец, не ему лично, а электростанции.

Мастер Фабюк с неизменной трубкой в зубах зашел в маленькую, наскоро сколоченную из досок контору, которую Алексей выстроил себе около сторожки, узнать о результатах.

— Так как же с цементом? Ждать или брать этот?

— На какого черта брать? Чтобы все обвалилось?

— Конечно, обвалится, — согласился Фабюк. — А другой будет?

— Должен быть, я на голову стану, а будет!

— А Волчин что говорит?

— Волчин — это бандит, — возразил Алексей.

Фабюк передвинул трубку в другой угол рта и молчал.

— Вы его знаете? — спросил Алексей.

— Кто его не знает… Он в этой конторе уже пятнадцать лет сидит. Разумеется, знаю.

— Пятнадцать лет сидит, а больше сидеть не будет.

Фабюк подошел ближе.

— Товарищ инженер, он сидел и будет сидеть. Ничего вы ему не сделаете.

— Почему это?

— Да так, знакомства у него, он разным людям услуги оказывает… Нет, его-то не тронут.

— Что ж, вы хотите убедить меня, что уж и порядочных людей нет?

— Кто ж это говорит? Только ведь теперь так… И не всегда разберешь, что в порядке, а что не в порядке. Вот я сам работал, квартира одна ремонтировалась… И все было — и алебастр, и цемент, и известь, и краска. Работа кипела. Кажется, все в порядке? Ну, а в случае чего, Волчин и напомнит, как он эту квартиру ремонтировал, как хлопотал, бегал. А если бы не он, так и сейчас бы еще не кончили, потому, и краски нет, и клею нет, и алебастр в дефиците. А Волчин умеет похлопотать, достать, угодить. А человеку потом уж и неудобно в это дело впутываться… Строительная контора сейчас — это ого!

— Так что же? Тоже красть? — рассердился Алексей.

Фабюк огляделся, куда сплюнуть, но свежие доски сверкали такой чистотой, что он раздумал.

— Он и не крадет. Только лучше уж вы с ним не воюйте. А то еще съедят вас, товарищ инженер!

— Как съедят?

— Ну, постараются, чтоб на ваше место другой сел, у которого рука полегче. Всякому хочется заработать, а здесь такая огромная работа, столько народу при ней прокормиться может. Вот они и посадят кого-нибудь своего.

— А вы тоже так устраиваетесь?

Фабюк вынул изо рта трубку.

— Я? А мне на что? Я специалист, я всегда могу подработать, сколько нужно. Не всякий ждет, пока ему жилкооп отремонтирует, вот и идут ко мне. У меня столько работы, что только бы дня хватило. Меня-то эти шахер-махеры не интересуют.

— Ну и я не намерен ими интересоваться.

— Вы — другое дело. Я что? Мастер. Сделал свое и ушел. А вы руководитель работ. В случае чего, кого будут привлекать к ответственности? Фабюка? Нет. Инженера Дороша спросят, почему работа не двигается. Так уж вы лучше не задирайте его, товарищ инженер, а то трудно будет. На приказах вы далеко не уедете, — бессознательно повторил он слова Волчина.

Алексей пожал плечами.

— Я уж его обругал бандитом, так что все равно Он ничего не захочет делать.

— Он не такой обидчивый, — мало ли его ругают? Человек он спокойный, не злопамятный. Ну, так как же с цементом-то будет?

— Подождем еще до завтра, я сегодня постараюсь что-нибудь сделать.

Фабюк, тяжело ступая, вышел. Алексей придвинул к себе телефон и принялся дозваниваться. Его посылали из учреждения в учреждение, но он решил, что добьется своего.

Работа распалась теперь на две части: одна — это была настоящая работа. Грохотал бросаемый в железные вагонетки щебень, скрипели подъемные краны, по всей территории, как муравьи, сновали женщины. И это было ясно, просто, убедительно.

Но были еще и звонки, беготня, ожидание в приемных, переговоры с учреждениями, с заводами, был, наконец, Волчин и десятки ему подобных, и это пожирало массу времени и нервов, поглощало энергию и вместе с тем казалось бессмысленным и глупым. Хотя Алексей скоро разобрался, что главное заключалось как раз в том — в этой бесцельной, унизительной беготне по учреждениям, в которых засели комбинаторы, и что ему уже до конца придется вести с ними войну, дающую весьма умеренные результаты, потому что трудно разорвать липкую паутину дружеских связей, одолжений, общих интересов. Он старался спихивать эти хлопоты на Розанова, но это не всегда давало хороший результат: молодой человек не умел ссориться, не умел стучать кулаком по столу.

Но, словно вопреки всему и несмотря ни на что, работа подвигалась. Была проложена вторая линия узкоколейки, пришли новые отряды женщин. Из обкома прислали бригаду молодых техников-комсомольцев, и на строительстве кипела жизнь, белыми султанами вздымались мелкие взрывы, скрипели подъемные краны, со всех сторон бежали вагонетки со щебнем, с шумом высыпая свое содержимое в глубокие воронки, оставшиеся от взрывов.

Но и здесь возникали осложнения. Под холмами щебня наткнулись на плотные, твердые, как застывшая лава, слои бетона. Их не брал ни лом, ни кирка. Приходилось взрывать понемногу, осторожно, потому что ведь как раз там, под ними, мог быть котел, до которого они добирались, и взрыв мог повредить его. Алексей сам наблюдал за работой саперов, бегал, нервничал и, прежде чем успевала осесть пыль от взрыва, спешил проверить, не проникли ли чересчур глубоко. И снова росли груды обломков. Казалось, это никогда не кончится, это была какая-то бездонная пропасть, заполненная попеременно то мелкими осколками, то монолитными плитами бетона.

Изо дня в день копошились толпы работниц под прямой, спасенной стеной, как бы ища в развалинах драгоценное сокровище. И это сокровище могло быть — а может, его и не было.

Когда все заканчивали работу, Алексей еще оставался на территории электростанции. Ему не хотелось уходить. Его одолевало лихорадочное беспокойство. С неотступным Евдокимом, присутствия которого он уже не замечал, как не замечают собственной тени, он проходил по шатким доскам и садился на корточки над зияющей ямой, загадочной, как кратер вулкана. Там, внизу, по-прежнему торчали те же обломки бетона, кирпича, свернутые железные прутья, разбитое стекло.

«Где же ты? И есть ли ты? Будь, будь, будь!» — заклинал Алексей темный предмет, который, быть может, завтра или послезавтра, вынырнет из-под развалин. Он звал, как зовут любимую женщину. Нет, это не котел лежал там внизу, там лежало бьющееся сердце, живое сердце города. Алексею казалось, что если бы он соскочил вниз и принялся сам выбрасывать обломки, он сделал бы больше, чем до сих пор в течение почти месяца сделали все рабочие. Мускулы напрягались, он чувствовал в себе моментами дикую силу, хищную и стремительную. Броситься, рвать ногтями, выбрасывать фонтаном камни, почувствовать под руками теплые, гладкие формы. Но почему собственно теплые? Ведь котел лежит холодный и мертвый, и только Алексею предстоит оживить, согреть его. Алексею предстоит заставить его запылать горячим победным пламенем.