Ванда Василевская - Когда загорится свет

Но вместе с тем яснее выступило и то, что было уже готово, что выросло из руин и среди руин: корпус главного зала, мощные фундаменты под машины, полотно узкоколейки, по которому пойдет уголь. Весеннее солнце словно обнаружило сделанную работу, ясно показало, что́ уже совершено. Дни стояли длинные, и работа шла веселей, словно наливались соками не только деревья, но и человеческие руки.

Теперь, когда турбину подняли, очистили, сняли с нее налет земли, пыли, цемента, отчетливо выступили повреждения, черные вмятины, дыры.

— Никуда… — заявил приглашенный на консультацию инженер.

Пришла комиссия. Люди долго ходили вокруг темной глыбы.

— Ну как, Алексей Михайлович? Что-то неважно она у нас выглядит. — Секретарь обкома покачал головой.

— Может, все-таки рискнуть? — предложил Алексей. — Пусть приедут с завода, более практически взглянут на дело.

— «Более практически», — язвительно процедил инженер-консультант. — Что тут может быть практического? Турбина разрушена, тут уж ничего не поделаешь.

— А все же…

— Во всяком случае я вызову, пусть приедут, чтоб уж совсем совесть была чиста, — решил секретарь, и Алексей облегченно вздохнул. Он цеплялся за тень надежды, соблазнительную и невероятную, полагая, что люди, которые годами имеют дело с турбинами, скорее заметят проблески жизни в том, что ему и другим казалось мертвым, смертельно раненным, безнадежным.

— Ясно, они уж посмотрят, постукают, окажут свое, — говорил Евдоким, осторожно ощупывая своей длинной палкой погнутые плоскости. — Инженеры инженерами, а пусть и рабочий народ посмотрит и свое скажет. Мало ли они их сделали и на свет выпустили?

— Вы думаете, что еще можно?

— Ничего я не думаю… А только раз стена выдержала и котел пригоден, то почему бы и турбинам? Они ведь знают, что без них все пропало. Такую штуку она с нами не сыграет.

И Алексей ждал людей с завода. А пока что продолжал воевать из-за материала, из-за рабочей силы. Волчин после первого скандала сухо выслушивал его, с равнодушным лицом выписывал наряды на то, что у него было, и не вдавался ни в какие разговоры. «Этого нет», — бросал он коротко и погружался в бумаги, в знак того что разговор окончен. Но Алексей знал, что материал есть, должен быть. До него стороной, через мастеров, через того же Евдокима, доходили слухи, что как раз такие балки, каких он не мог достать, лежат на складе и ожидают кого-то, более «человечного», чем Алексей. Что для кого-то другого нашлись и болты, которых он никак не мог достать. Мало того, для ремонта частных квартир находились и алебастр, и трубы, и огнеупорный кирпич, которых для него не было.

Минутами его охватывала слабость. Плюнуть на все, согласиться на грязные махинации Волчина, давать ему государственный бензин, которого он так добивался, одалживать грузовики для таинственных перевозок, согласиться подписать дутый счет, закрыть глаза на лживые цифры.

«Все ж так делают», — повторял он слова Волчина, но не мог поверить. И даже если некоторые так делают, то он не может. Мастер Фабюк философски наблюдал его борьбу с самим собой.

— Уж как хотите, Алексей Михайлович, трубы есть, это я вам говорю. А там, как хотите. Мне что? А вот работа остановится.

— Работа не остановится.

— Ну да?

— Не остановится, я вам говорю.

Мастер пожимал плечами.

— Тем лучше… И доски кончаются, Алексей Михайлович.

— Будут и доски.

— Гм…

Алексей рассердился.

— Вам что, тоже проценты платят?

— Проценты? Мне-то это на что? В тюрьму лезть? Нет, я еще своими руками могу заработать, что мне требуется.

— Сами тюрьмы боитесь, а мне советуете…

— Это другое дело. Вас в тюрьму не посадят. Волчин, уж с кем у него дружба, тому он поможет в случае чего… А я что, я человек маленький.

Алексей пробовал добиваться другими путями. Но всюду, как на скалу, неожиданно натыкался на Волчина.

— Так вы, товарищ, обратитесь к Волчину.

— Если будет распоряжение Волчина.

— Волчин мне ничего не говорил.

— Это зависит от Волчина.

Оказалось, что все нити сходятся в одних руках, как сходится к центру паутина, где сидит подстерегающий добычу паук. Почему-то этот маленький, лукаво щурящийся человечек вырастал в какую-то силу, которой не соответствовал ни занимаемый им пост, ни его личные достоинства. Алексею все труднее было переступать порог конторы строительных материалов, где очень редко можно было застать Волчина. Оказывалось, что он или вышел, или сейчас придет, или его вызвали, или он еще не явился, или на постройке, на какой — неизвестно. И еще сто причин, которые надменным, деревянным голосом приводила пухленькая секретарша. В приемной, в коридоре с философским спокойствием ожидали десятки людей. Они курили, дремали, разговаривали, протяжно зевали, ожидая этого неуловимого человека. У Алексея на такое ожидание не хватало выдержки. Он выскакивал и бежал дальше, а когда через два-три часа возвращался, рассчитывая, что на этот раз ему, быть может, повезет, видел в приемной те же скучающие, сонные лица, и лишь туман папиросного дыма был гуще и темней, да секретарша еще надменней бросала:

— Неизвестно. Его еще нет.

Вскоре Алексей заметил, что служащие, работающие в этой странной конторе, смотрят на него с насмешливой улыбочкой. Он видел, как они принимают других, а между тем то были люди, работающие на мелких стройках или вообще неизвестно чем занимающиеся. Однако секретарша по отношению к отдельным посетителям снисходила до того, что выносила в приемную стул, обещала, утешала, разъясняла, что «товарищ Волчин вот-вот придет», что «он только что вышел», что «если б вы, товарищ, на пять минут раньше…» Или: «Почему вы не позвонили, я бы тотчас устроила, он был, а теперь придется подождать…»

Розанов был терпеливее, но и он бунтовал: «Опять целый день потеряю. Его же никогда нет».

И все же Волчин, видимо, бывал. В его конторе, где, ковыряя в зубах, громко сплетничая, праздно сидели десятки людей, завязывались знакомства, пахло бензином, отрезами на мужские костюмы, отрезами на дамские пальто, махинациями с консервами, с водкой. Все это не имело ничего общего с официальными функциями конторы, но вместе с тем для Алексея было ясно, что как раз эта работа и является основным занятием многих людей и прежде всего самого Волчина.

— Какого черта, неужели с ним ничего нельзя поделать? — волновался он.

— Рука, рука у него, Алексей Михайлович, — вздыхал Розанов.

— Что за рука? Вы видели, знаете?

— Да ведь все говорят…

Говорили действительно все. Но прежде всего говорил сам Волчин. Ясно, открыто, не стесняясь. Он охотно рассказывал, как на него писали жалобы, но ничего не вышло, потому что Миша только посмеялся над этим. Он всех называл по имени: Миша, Степа, Саша, Сеня, редко когда по имени-отчеству. По фамилии же он называл лишь своих подчиненных или людей, которых считал ниже себя.