Алексей Горбачев - Сельская учительница

— Все уладится. Вот увидишь, милая, все уладится. Майорову прогоним. Да, да, Настенька, не долго ей осталось тут, вытурим. Да я за тебя, за радость твою все переверну вверх дном, никого не пощажу, ненаглядная ты моя.

Настенька утихла, убаюканная словами матери.

Свадебное веселье закончилось глубокой ночью. Саша Голованов провожал Валентину домой. Он бережно поддерживал ее под руку, освещал дорогу карманным фонариком. У директорского дома остановились. Он потушил фонарик.

— Наконец-то пришли, — обрадовалась Валентина.

— Жаль, — вздохнул Саша. — В такую весеннюю ночь можно идти долго-долго и далеко-далеко… Давайте еще пройдем из конца в конец по селу, — предложил он.

— Это бесчеловечно, Саша, — с улыбкой упрекнула она. — Мы с вами за целый день даже не присели…

— Валентина Петровна, идея! Сейчас присядем. У дома Лопатиных есть удобная лавочка.

— Вы, наверное, знаете все михайловские лавочки, — сказала Валентина, и ей почему-то стало неприятно и больно от того, что когда-то, быть может, Саша Голованов сидел на той лавочке с Настенькой Зайкиной и вот так же держал ее руку в своей теплой ладони…

— В своем селе я все знаю. Присядемте?

— Нет, нет, уже поздно, уже очень поздно. Папа будет волноваться…

— Валентина Петровна, десять минут, и не больше, если хотите, будем следить за часами, — упрашивал Саша Голованов.

Саша, Саша… Валентина все чаще и чаще думала о нем, но никак не могла разобраться в думах и чувствах к нему. Полюбила? Нет, пожалуй, нет, ей просто хорошо с ним, очень хорошо. Она догадывалась, что из-за Саши злится, придирается к ней в школе Марфа Степановна. И странное дело, от этого он становился милей и дороже. Ей было жалко Настеньку, но опять же странное дело — она теперь не уговаривала Сашу подумать о Настеньке.

Проходя мимо почты, Николай Сергеевич вытащил из кармана потертый конверт. Это было письмо, адресованное Гале, Варенькиной матери. Он до сих пор не отправил его.

В первый же день, когда Валентина перешла в отцовский дом, Мария Михайловна сказала мужу:

— Ты не имеешь права скрывать от матери. Ты должен сообщить Галине Григорьевне о дочери.

— Маша, а вдруг она приедет… Наверняка приедет…

— Пусть приезжает, встретим как дорогую гостью, — отвечала Мария Михайловна, а на душе у самой было тревожно-претревожно. Приедет первая жена, мать… Он любил ее когда-то. И кто знает, что будет, если они встретятся вновь… А вдруг он вернется к первой жене, простив ей все обиды? Что будет делать она, Мария Михайловна? Ведь у нее тоже сын…

Точно разгадав эти мысли, Николай Сергеевич осторожно сказал:

— Маша, может быть, все-таки повременим сообщать. Летом отправим к ней в гости Валю. Мне кажется, так лучше.

«Он тоже боится встречи», — подумала Мария Михайловна, а вслух твердо повторила:

— Нет, садись и пиши ей.

Валентина не знала о таких разговорах и тревогах. Однажды она спросила у отца, известно ли ему, где, на какой дороге погибла при бомбежке мама?

— Твоя мама жива, — с непонятной ей грустью ответил он.

— Жива? Моя мама жива? Почему же, почему же вы молчали! — с недоумением воскликнула она.

— Успокойся, доченька. Я запросил адрес, — лукавя, продолжал Николай Сергеевич. — Адрес придет, и мы тогда…

— Поедем к ней, к маме! — обрадовалась она.

После этого разговора он заметил: дочь стала менее стеснительной в его доме. Иногда они поднимали такой шум с братишкой Мишей, что приходилось вмешиваться отцу или матери: «Дети, не шалите!». А дети шалили, хохотали, возились. Валентина полюбила черноглазого, шустрого Мишу и смеялась, когда он говорил:

— А я думал, что ты будешь маленькая.

— Как видишь, не угадал — большая.

— А почему папа всегда называл тебя Варенькой, а ты Валя?

— Потому что раньше я не знала своего имени.

— А я всегда знал, как меня зовут. — И они снова хохотали.

Николай Сергеевич с улыбкой смотрел на детей и порой сам принимал участие в их шалостях, тогда в доме было совсем шумно.

Глядя на них, Мария Михайловна с тревогой думала: «Неужели в один какой-то день все это разрушится…»

Николая Сергеевича радовала деловая обстановка в школе — ни ссор, ни споров по пустякам, все были озабочены: идет к концу последняя четвертая четверть, нужно доделывать недоделанное, наверстать упущенное.

Марфу Степановну будто подменили, она стала совсем другой, не придиралась к Валентине, на днях даже, побывав у нее на уроке, похвалила — хороший урок. Тише было в учительской, и у Надежды Алексеевны снова появилась возможность проверять здесь тетради.

«Наконец-то все пошло на лад», — радовался Николай Сергеевич, и не знал он, что эта тишина перед бурей.

Сегодня приехал заведующий районо, забежал в кабинет и, забыв поздороваться, начал сразу:

— Послушай, Николай Сергеевич, что у тебя произошло?

— Ничего, все нормально, — ответил директор, не понимая тревоги Карасева.

— Очень хорошо! Да ты знаешь ли, какой донос поступил из школы? Меня сегодня вызвал Иван Трифонович и этаким прокурорским голосом спрашивает: «Как же вы дожили до жизни такой?» Я думал, что он имеет в виду ЧП в Березовской школе. Парня там на посевной покалечили. А Иван Трифонович, оказывается, о твоей школе говорил.

— Не святые, имеем недостатки…

— Недостатки? — Карасев отшвырнул подвернувшийся под ноги стул. — Иван Трифонович своими силами решил разобраться, даже мне не доверил. Был ему звонок из области. Понимаешь, что это значит? Слушай, ты посмотри здесь, что да как, приедут ведь…

— Ты же знаешь — мы всегда на виду, чем богаты тем и рады.

— Наивный ты человек. Право слово, наивный. Я кое-что окольными путями успел разузнать. Тебе придется оправдываться.

— Доводилось. Не привыкать.

— Эх, Николай Сергеевич, терла тебя жизнь, терла, да, видно, кое-что осталось недотертым. Ты-то знаешь, как трудно оправдываться!

— Не пугай. Времена теперь другие.

— Времена-то другие, а люди остались прежними. Ты думаешь, они вот так — прочли статьи в газетах и переделались? Нет, они еще в своих упряжках, и вытряхнуть их оттуда нелегко. Словом, придется нам с тобой в драку лезть. А уж кто победит, сам бог знает да высокое начальство.

— Нагнал ты на меня страху, а я не боюсь, — улыбнулся Николай Сергеевич. Взглянув на часы, он сказал: — Э, да время-то позднее. Идем ко мне, угостит нас дочь обедом. Ты ведь еще не видел Валентину Петровну в роли моей дочери.

— Не видел! Везет же тебе — сразу вон какую дочь отхватил! Между прочим, и она фигурирует в доносе…

— Я кажется, начинаю догадываться, кто вытащил из-за пазухи камень. Марфа Степановна?

Карасев кивнул головой:

— Угадал. По всем статьям расписала, да так, что даже у меня мороз по коже пошел. Целит в самые больные места. — По дороге к директору он горестно продолжал: — Я иногда думаю: и что нужно людям? Работали бы спокойно. Так нет же, письма, жалобы, доносы, и не ради улучшения, а скорей наоборот. И вот что удивительно — доносчиков этих и жалобщиков не бьют, к ним порой прислушиваются: как же, сигналы. А сквозь эти «сигналы» чаще всего проглядывают такие нечистые рожи, что смотреть тошно.