Юлиан Семенов - 49 часов 25 минут

Строкач сказал:

— Хороший у тебя старикан.

— Никита Павлович, — спросил Андрейка, — а вы кино про Свердлова помните?

— Нет.

— Я помню, — сказал Сытин.

— Помнишь, Антон, там Свердлов стихи говорит?

— Помню. Рыцарские стихи, хорошие.

— Я их помню с начала. Прочесть?

И, не дожидаясь ответа, Андрейка стал читать:

Строкач подвинулся к Андрейке, взял у него с колен ломик и начал долбить породу. Андрейка продолжал читать стихи, но теперь уже громко, во весь голос, потому что Строкач бил породу что есть силы, нахмурившись и сжав зубы.

Кричал страшным голосом Толик Петухов.

После взрыва его вместе с породой снесло вниз и сильно оглушило. Поэтому он продолжал кричать и после того, как его откопали и вытащили на 218-й квершлаг.

— Где люди? — спросил его Аверьянов. — Где остальные люди? Они в блоке?

Толик ничего не отвечал, потому что его била дрожь. Он мотал головой, заикался и смотрел на всех огромными глазами, в которых застыл ужас.

— Где люди?! — закричал Аверьянов. — Ты можешь ответить, где остальные?!

Толик поднял глаза вверх и пробормотал:

— Т-т-там!..

— Где «там»? В блоке? Или они тоже лезли вниз по колодцу?

— Н-н-не з-знаю...

— Как не знаешь?! Ты не можешь не знать!

Сейчас решалось все. Если Петухов объяснит, где люди — остались ли они в блоке или спускались по колодцу, — тогда в зависимости от его ответа можно будет безопасно и втройне быстро продолжать спасательные работы.

Петухов не может не знать, где остальные, сейчас он расскажет, где они, что там случилось, — и все станет ясным.

Аверьянов повторил:

— Ну, говори, от тебя все сейчас зависит!

Толик замотал головой и сказал:

— Ч-ч-ч-естно, не з-з-знаю!..

В глазах у Толика постепенно что-то теплело. Это было видно по зрачкам. Когда его откопали, зрачков в глазах вообще не было. Были пустые глаза, без зрачков. А теперь в глазах появились зрачки, и поэтому с ним теперь было не так страшно разговаривать.

Аверьянов закурил и, заставив себя улыбнуться, спросил:

— Ну, давай, объясни, дружище, как там все было и где люди?

Толик повторил, по-прежнему заикаясь:

— Ч-честно, не знаю...

— Он еще не отошел, — сказал Гордейчик, — все еще трясется. Я когда начал его откапывать, так тоже весь трясся. Руки трясутся, молоток трясется — страх! Потом смотрю: порода тоже трясется. У меня аж в глазах помутнело. А пригляделся — это подошва его сапога трясется.

Аверьянов нахмурился и снова спросил Толика:

— Ну, давай, дружище, рассказывай. Без тебя мы взрывных работ вести не можем, понимаешь? Боимся. Людей боимся погубить. А идти проходкой — мы их голодом заморим. Погибнут люди, пойми. Ну, я прошу, возьми себя в руки.

— Честно, не знаю, — в третий раз ответил Толик, но теперь уже не заикаясь. Он ответил, не глядя на людей, опустив голову.

— Отправьте его на медпункт, — сказал Аверьянов и, глядя вслед уходившему Толику, недоуменно пожал плечами...

Ермоленко откопали совершенно случайно. Новиков решил для страховки пройти еще метров пять штольней. Он надеялся найти пустоту в колодце, ведшем в блок. Ему казалось, что весь тридцатиметровый колодец не мог быть завален. То же самое казалось и Аверьянову. Поэтому, не сговариваясь, они пришли к одному решению.

И после первого часа работы опять тот же Гордейчик откопал Ермоленко. Он был весь изранен. Он не мог двигаться. Лицо у Ермоленко было разбито, и поэтому он с трудом разлеплял губы, которые теперь стали толстыми и по-африкански вывороченными вперед.

— Они все в блоке, — хрипло сказал Ермоленко, — взрывайте спокойно. Меня... Строкач следом... за Петухом... сукиным сыном... послал. Золото унести. Где... золото?

Аверьянов показал Ермоленко самородки: их нашли сразу же, как только откопали самого Ермоленко. Увидев золото, Ермоленко успокоенно закрыл глаза. Но когда его положили на носилки и понесли в клеть, он заплакал и сказал:

— Если... унесете, подохну враз. С ребятами... вместе уйду. Иначе не выносите... Такое у меня... к вам... завещание...

— Ты не болтай! — рассердился Новиков. — Заладил свое «завещание», как старый попугай!

Новиков и Ермоленко были друзьями, и поэтому Новиков мог так грубо кричать. Так можно между друзьями. Иногда это помогает больше, чем ласка. Но сейчас не помогло. Ермоленко увидел, что его все же несут к клети, чтобы поднять наверх. Тогда он перевалился на бок и съехал с носилок. Он упал на рельсы, положенные вдоль по квершлагу, и сказал тихим, злым голосом:

— Без ребят... не уйду. Пусть врач... спустится, если надо... ноги не... отымутся. А обделается со страху, подмоется, воды много... в руднике.

Аверьянов переглянулся с Новиковым и сказал:

— Пусть кто-нибудь сходит и приведет сюда врача. И давайте сразу же начнем взрывработы.

— Есть страсть как хочется, — сказал Андрейка.

— Тебе не поесть — одна польза, — улыбнулся Строкач.

А Сытин добавил:

— Ходули легче будут двигаться. Знаешь, китайцы как говорят? Завтрак сам съешь, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу.

— Враг врагом, а в брюхе у меня что-то сильно трясется, — вздохнул Андрейка.

— Ну вас к черту с вашей едой, — зевнув, сказал Строкач, — я поспать хочу хоть полчаса. Твоя очередь сейчас долбить, Андрей.

Когда Строкач отполз в сторону, Андрейка спросил:

— Антон, а тебе хочется есть?

— Совсем не хочется.

— Это из-за ноги. Всем больным не хочется есть.

— Не всем.

— Значит, тебе хочется есть?

— Да нет же! Я говорю: не всем больным. Есть такие, которым только подавай.

— Нет таких больных.

— Много ты знаешь! У меня дружок был, Ленька Басин такой. Он сейчас чертежник. Так он в ящике под вагоном из Москвы в Омск ехал. Его там заперли, когда он спал. Без злобы, не знал никто, что там парнишка едет. Он там пять суток не ел и заболел. Как потом увидит еду, так скорей в рот тянет.

— Какой же он больной? — засмеялся Андрейка. — Просто голодный.

— Ну да, голодный! Он так три месяца болел. Его гипнотизер вылечил. К нам гипнотизер один приезжал, он его и заговорил.

— Не может быть!

— Ну тебя к черту! Не веришь, так не расспрашивай! Дай-ка мне лучше ломик. А то я как черт какой, сижу без дела. Так и свихнуться недолго.

— Не дам я тебе ломика.

— Что?

— Не дам я ломика. Плохо тебе снова будет, — сказал Андрейка и слизнул с породы каплю воды.

— Дай мне ломик, — тихо повторил Сытин, — я знаю, что для меня хорошо, а что плохо.

— Строкач заругает, когда проснется.

— Не заругает.

— Заругает.

— Не спорь!

Вдруг где-то под ногами гулко ухнуло и сверху посыпалась порода.