Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести

— Ой! — вырвалось у моей матери. — Да она при вас стесняться будет па такой вопрос отвечать.

— Чего ж ей стесняться. Девушка она самостоятельная, сама свою судьбу решать будет. Маседо! — крикнул он.

Маседо вошла тихо, опустив глаза. Щеки у нее горели.

— Вот какое дело, дочка, — начал Мухамедхан. — Хотим мы задать тебе одпп вопрос. Хочешь сейчас отвечай, хочешь потом, да только просим тебя — надолго не откладывай! Согласна ли ты выйти замуж за сына Абдурахмана — Хасбулата? Не стесняйся, прямо скажи.

Маседо подняла Голову, посмотрела на отца, потом на Абдурахмана. Ох, как трудно было вымолвить одно это слово, на носике у нее даже капельки пота выступили.

Мне вдруг показалось, что она скажет «нет» и убежит, но она сказала:

— Я согласна, — и вышла. Все облегченно вздохнули. «Спасибо, до–ченька», — крикнул ей вслед Абдурахман. Мама прослезилась, а Мухамед–хан, поудобнее усевшись на диване, довольно сказал:

— Ну что ж, мои дорогие. Теперь не грех и выпить по одной. Дай, Аллах, здоровья нашим детям. Пусть счастливы будут.

— Будьте счастливы, дети мои, — сказал Абдурахман и тоже выпил.

Маседо и Хасбулат должны были пожениться осенью сорок первого года. В нашем ауле свадьбы обычно играют осенью, когда весь урожай собран, а бараны откормлены. Проводив трудовой год, аульчане любят повеселиться. Был бы лишь предлог к этому. А уж где и повеселиться, как не на свадьбе.

Мать начала уже потихоньку шить для Маседо белое свадебное платье, готовить одеяла и кувшины. Шесть кувшинов, шесть одеял, шесть подушек — почему‑то все у нас делают по шесть.

Дед Абдурахман тоже не терял времени даром: ремонтировал свой старый дом, стелил новые полы в двух комнатах, которые предназначались новобрачным. Одну из них моя мать и старая Салтанат даже измерили, чтобы заказать в размер ее ковер. Его должны были соткать к осени.

Я тоже с нетерпением ждал этого дня. Мне вообще нравилось повеселиться, погулять на свадьбах, а уж на свадьбе собственной сестры тем более. Я представлял, как соберется в нашем дворе чуть ли не весь аул. Как будет играть на своей знаменитой зурне Нурмагомед, как придут за моей сестрой друзья жениха. Но тем летом началась война, а с ней кончились и наши ожидания свадьбы. И теперь вот Хасбулат шлет Маседо письмо с фронта. «Интересно, что он там пишет? Может, о том, как ходил на разведку и взял «языка»? Или о том, как дрался один на один с фашистом? Это он, наш Хасбулат, может». Маседо опять улыбается чему‑то, читая письмо, и тайком от нас смотрит на фотографию. Хажа, вот что значит девчонка, теребит Маседо за руку, просит показать фотографию. «Ну, с чего ты взяла — никакой фотографии нет, — улыбаясь, говорит Маседо. — Ну, мне пора за отарой. Вы ступайте, а то дедушка волноваться будет».

— Уже домой?

— Пора, пора, Султан, к вечеру только доберетесь.

— Идите, ребятки, поживей. В горах ночью лучше не ходить, — сказал и удаман Али. — Нате‑ка вот свежего сыра деду возьмите. Скажите — старый приятель садам шлет. Скоро, мол, война кончится, пойдем с ним на отдых. Сыновья вернутся, заменят нас.

Мы завернули душистый сыр в платок Хажи и нехотя отправились в обратный путь.

— Ступайте как пришли, иначе заблудитесь, тропинки путаются, — крикнула вслед нам Маседо и поскакала к отарам.

— Ну вот и обратно отправили. А мне так хотелось с ягнятами поиграть.

— Вот еще, — буркнул я. — Забыла того козла? Он так и ждал, чтобы опять на меня налететь. — Я почесал ушибленное место.

Тропинка бежала вдоль альпийских лугов. От аромата альпийских цветов немножко кружилась голова. Слышалось еще со стороны отары блеянье овец, крики чабанов, а издали, со стороны ущелья громыхали орудия — там шла война.

— Дедушка говорил, что скоро война кончится, и мой папа вернется, — сказала Хажа.

— А мы с мамой после войны обязательно найдем могилу отца, — проговорил я. — В том письме сказано, что она — в каком‑то осетинском селе. — Мои слова заглушил шум моторов. Прямо над нами, сверкая на солнце, низко летели два самолета. Казалось, они вот–вот коснутся земли.

— Ой! — воскликнула Ханса. Она даже пригнулась. — Смотри, красные звезды на крыльях. Наши! Надо же — какие храбрые… Ой, Султан, как мне тоже хочется вот так летать.

— Где тебе! Девчонкам только телят пасти. А вот я, может, даже стану летчиком. Если захочу. Как Чкалов буду.

— А в аул тогда прилетишь?

— В наш?

— Ну да. В какой же? Возьмешь меня с собой?

— Сначала я буду воевать, а когда война кончится, тогда прилечу за тобой, — шмыгнув носом, сказал я.

— Скажешь тоже, — недоверчиво посмотрела на меня Хажа. — Ты вед* еще маленький, такой же, как я. Пока вырастешь, уж всех фашистов разгромят. И даже самого Гитлера повесят.

— Мне бабушка говорила, — ска–зал я, — что Гитлера посадят на осла задом наперед и повезут по веем аулам. Все будут плевать ему в лицо, а дети станут бросать в него камни. А уж потом его повесят.

— Ой! — воскликнула вдруг Хажа и прижалась ко мне.

— Ты чего?

— Посмотри, посмотри — они дерутся. — Хажа показывала рукой куда‑то в сторону. Я обернулся. На скале дрались козлы. На какую‑то минуту они отпрянули друг от друга, а потом вновь столкнулись, сшибаясь рогами. Далеко был слышен стук их рогов. Козлы яростно бились, стараясь сбросить один другого в пропасть, расходились и снова бросались в бой.

И тут вдруг я узнал в одном из них своего обидчика, того самого старого козла с шишкастыми бровями. Против него стоял высокий черный козел со скрученными рогами.

Мы по дат л и поближе к ним.

— Ой, они убьют друг друга. Надо их разнять, — зашептала Хажа.

А я стоял и с удовольствием смотрел на это зрелище. Я и раньше видел, как дрались козлы, но такой азартной драки еще не видел никогда. Сначала мне казалось, что серый одолевает черного, потому что черный то и дело норовил уйти, а серый упорно его преследовал и опять бил рогами. Вот они стоят, скрестив рога, и налитые кровью глаза серого козла — мне его виднее — горят от злости. Вдруг черный сильным рывком отпрянул назад и нанес серому страшный удар. Серый с криком отлетел.

— Давай его, давай! — в азарте кричал я. Черный мне нравился все больше. Вот он снова бросился на моего обидчика, приподнялся на задние ноги и еще раз с налета ударил серого рогами. Тот не удержался и полетел в пропасть.

— Вай! — закричала Хажа. Тут, крича что‑то, прибежал и Хаджи–Мухамед, прискакала Маседо.

— Вай! Погиб старый вожак, — вздохнула сестра. — Все твоя беспечность, Хаджи–Мухамед. Погубил старого козла, — ругала она молодого чабана.

— Старый да глупый, — шмыгнул носом Хаджи–Мухамед. — Сидел бы себе спокойно в стойле, а он — нет, прибежал к отаре и ну — нового вожака задирать. А новый не дурак — на глазах барашек позориться. Вот и сцепились.