Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести

— Эй, ребята, залезайте!

Мы не заставили себя упрашивать. Уселись рядом с почтальоном, безруким Магомедом. Он хороший человек и инвалид, ему и надо ездить, а Хадижат могла бы и по телефону справиться о сыне, не обязательно машину в райцентр гонять!

Магомед достал из своей сумки телеграмму и подал ее Микаилу. А телеграмма‑то от брата. Сообщает, что опять не сможет приехать, у жены мать заболела, уезжает в Ленинград. Микаил сразу скис. Заворчал:

— Женился на ленинградке, и в прошлом году ездил туда, и в этом тоже. Хоть бы лодку догадался прислать мне с кем‑нибудь…

Домой я добрался усталый и сразу же улегся спать — ведь на чабанском пиру не уснешь, да и нога побаливала. Дедушка Залимхан призязал к райе кусок бурки, смоченной соленой водой. Это старинный испытанный способ. Сказал, что к утру всю боль как рукой снимет. Но я уснул, как убитый, и никакой боли не чувствовал.

А утром… но все по порядку. Наш новый дом стоит в самом центре аула, я сплю на втором этаже. Окно в моей комнате большое, да еще маленькая застекленная веранда. Открыл я глаза и вижу: окна распахнуты, хотя утро довольно прохладное, и на веранде стоит мальчишка в майке и занимается зарядкой. Я сразу узнал его. Сначала подумал, не приснился ли уж он мне? Протер глаза. Нет, все наяву. По радио как раз идет зарядка — раз, два, три, и мальчишка, которого мы вчера так бессовестно обманули, держит в руках мои гантели (отец привез мне их в прошлом году из города) и старательно проделывает все упражнения. А’я‑то так и не занимался с ними, забросил их, а он нашел и вот — пожалуйста. Как же попал к нам этот мальчишка? Тут только я заметил против моей койки раскладушку, а на стуле пиджак и брюки. Значит, мы с ним всю ночь провели вместе. А я ничего не слышал и не видел.

За стенкой, слышу, мать разговаривает с незнакомой женщиной. Ага, это его мать!

— Зачем меня рисовать, Раисат, — это мать говорит. — Лучше уж нарисуй хорошего чабана или полевода.

— Нет, именно вас, передовую женщину — председателя, орденоносца, я хочу нарисовать.

«Вот оно что, — догадался я. — Она художница!»

— Не обращай, Раисат, внимания на ее слова, — вмешивается в разговор отец. В его голосе скрывается усмешка, слышу я. — Моя Шамсият очень любит, когда о ней лестно говорят, когда ее в кино показывают. Рисуйте ее.

— Вот, мужчины, — засмеялась мама, — завидуют, что женщины их заменяют в любом деле. Раньше ведь женщинам с мужчинами за одним столом сидеть не разрешалось. У нас говорили, ум в подоле, как только встаем, он падает, только им, папахам, можно было все. Когда в первый раз Гоаршу у нас выбирали в правление, все кричали: «Что может сделать платок?» А теперь мы их держим в узде. Я, Раисат, ни одного мужчину не оставила ни в бухгалтерии, ни на складе, только одного зама и держу, тот башковитый дядя.

— Сами мы виноваты, что дали вам всю власть. Эх вы, женщины, пропадете без нас!

— Вижу, вы шутник, — засмеялась Раисат. А я‑то знаю, что при госте они шутят, а потом одни станут спорить. Мать скажет: «Зачем ты, Абдурахман, при куначке меня журил, все славе моей завидуешь?»

— Нет, Шамсият, не завидую, боюсь, как бы не заболела ты болезнью зазнайства. Слишком уж лесть любишь! Прямо сияешь вся, когда кто‑нибудь начинает хвалить тебя. Неужели ты и вправду веришь, что колхоз держится на твоих плечах, как мир на рогах быка?

— Во всяком случае все, что возможно, я делаю, — в голосе матери уже слышится раздражение. — А вот тебе почему‑то больно становится, когда чужие люди меня хвалят.

— Пусть колхозники хвалят, — отвечает отец. — Тебе нужна ие лесть, а правда. Я ведь твой муж и друг, не могу не сказать тебе откровенно все, что я думаю, что вижу.

— Ты, значит, считаешь, что я незаслуженно получила орден? Какой ты злой.

— Нет, дорогая, я добрый, но ты знаешь, наш аульчанин Мухучи, оказывается, своего сына, прежде чем послать на мельницу, бил хворостиной. Лучше, мол, раньше бить, чем потом. Я хочу тоже, чтобы ты еще лучше была, чтобы не воображала, будто вое сама тянешь колхоз вперед.

— Разве я ничего не стою? Ни я ли тяну колхоз вперед? Где еще такой порядок есть, чтобы в конце каждого месяца колхозник получал зарплату, где такая кукуруза…

— Хватит хвастаться, — прерывает ее отец. — Во многих колхозах теперь деньги выдают колхозникам. И кукурузу эту, которая поспевает через три недели, правда, ты обновила. А на самом деле же у нас, на наших полях ее сеяли еще до колхозов, только была бы забота. Ты, молодец, как хороший агроном нашла семена и опять восстановила. Но сеяли, обрабатывали, вырастили ее те же колхозники. Ты с ними разделяй славу. Иначе привыкнешь все приписывать себе. Кто‑то, умный человек, сказал, что «слава — товар дорогостоящий, приобретается большой ценой, но сохраняется плохо». Помни это.

— Ты, ты злой, — кричит мама сквозь слезы, — всегда портишь мне радость…

Примерно такой разговор я слышу почти через каждую неделю в доме. И я удивляюсь,, что они, как маленькие, ругаются. А дедушка одобрительно кивает головой: «Это необходимо, — говорит он мне. — Пусть поругаются. Иначе, если и твой отец начнет ее хвалить, то мама на самом деле может считать себя ангелочком. А ангелы по земле не ходят, а по небу летают». Раз так, то пусть, хоть и неприятно мне слушать, когда они спорят…

До каких пор я буду притворяться спящим. Все равно ведь надо вставать и поздороваться с этим нахальным мальчишкой, который в чужом доме чувствует себя хозяином, взял мои гантели и физзарядкой занимается. Интересно, это для «показа» он делает (как отец упрекает маму «ради бога, не делай ничего для показа»), или он борец, футболист? А что он скажет про вчерашний обман? Видимо, им нелегко было таскаться по ущельям в соседний аул. Стыдно, конечно, какие бы ни были, гости есть гости, их уважать надо. Вот бы я приехал в город, спрашиваю встречного как пойти в спортивный магазин, а он мне показывает совсем в другую сторону. Каково? Никогда от этого Микаила добра не жди. Зачем только я послушал его.

— Пора вставать, — подходит ко мне мальчишка, закончив зарядку. — Я же знаю, ты не спишь. Тебе стыдно за вчерашнее, да?

«Вот уж сверхнахальство! Прогнать бы его», — думаю я.

— Ты кто такой?

— Я Джамбулат, лет — десять, вес — тридцать пять килограмм. Как тебя зовут? — спрашивает он в свою очередь и протягивает руку.

— Ананды, — отвечаю.

— Хорошее имя, — ученый, значит.

— Пока не ученый, но непременно буду им, — отвечаю назло.

— Если так долго будешь спать, вряд ли из тебя алим получится. Где тут у вас знаменитое озеро? Я хочу искупаться в нем.

«Сразу озеро потребовалось ему», — думаю. Отвечаю:

— Там утром прохладно.

— Ничего, я не боюсь холода! Сколько градусов?