Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести

Столько народа собралось в огромный двор хана, обнесенного высоким каменным забором, что Магдилав растерялся. Хан встречал гостей, а его служанки принимали подарки. Потом он садился на свое почетное место, а тех, кого он приводил с собой, усаживали дальше. Зурначи и барабанщики играли, а горцы танцевали, делая два круга — ибо желающих танцевать на торжествах в честь ханского сына столько, что в один куг все никак не успевали. Мужчины сидели отдельно, а женщины чуть дальше — тоже отдельно. Служанки выносили из кухни на подносах жареную дичь, плов и мясо, ставили перед гостями на ковры. Тут же кувшинами бузы в руках гостей обносили слуги, подавая по очереди рога, а за ними и мазачи [23] Мазачи — тот, кто дает закуску. — с ножом и с ляжкой баранины, давали каждому, кто выпивал рог, кусок мяса.

Рядом с ханом помещались приближенные и почетные гости. Там же сидел Арсахан. Магдилав, откусывая чурек с сыром или мясом, временами бросал робкий взгляд в его сторону, ибо невдалеке с ханской свитой находился и знаменитый Мустафа. Он не был высокого роста, зато шея его была, как у бугая — плотная, жирная. Живот свисал через колени, касаясь земли, а на пухлых красных щеках и гладко выбритой голове блестело солнце. Большие усы отливали глянцем. Говорили, что Мустафа их красит сажей, чтобы скрыть предательские серебряные нити. Рукава у него были засучены, волосатые руки, бронзовые и толстые, казалось, были сделаны из железа. Обеими руками он держал большой кусок мяса и так аппетитно жевал, что любо было смотреть.

«Так вот он какой, прославленный Мустафа! — думал Магдилав. — И как он сложен, какие у него добрые глаза!»

Вдруг все будто застыли на месте: кто с ляжкой барана, кто с наполненным рогом — его не поставишь на ковер. По дороге к ханскому двору показались девять всадников; у всех красные папахи, все заседланы одинаково, одеты как один — в черкески с газырями, в черных каракулевых папахах, с кинжалами за поясами, с серебряной насечкой. Только девятый всадник оказался девушкой — в красной китайской шали.

— Это проклятый Исилав, — шепнул отец Магдилава.

И верно, впереди ехал сам глава рода Исилав. Сошел он с коня у самых ворот хана, затем — молодцы и девушка.

— А эти кто с ним? — спросил Магдилав у отца.

— Сыновья его.

Семеро братьев, будто рожденные в один день — все похожие один на другого, смуглолицые, красивые, молодые, как тополя, стоящие рядом, вошли во двор. Хан встал с подушки и вышел им навстречу. Протянул руку Исилаву, потому приветствовал сыновей и дочке кивнул головой. Исилав снял с седла саблю, видимо, в подарок новорожденному и, поцеловав рукоятку, протянул хану. Тот тоже взял ее в руки и поцеловал.

Люди болтали, что аварский хан недолюбливает своенравного Исилава, завидует его храбрости, его сыновьям. У самого хана до сих пор не было сына, вот вторая жена обрадовала его наследником к пятидесяти годам. А у Исилава их было семеро; на базар, на сборище и в гости к хану он приходил вместе с ними, будто выставлял свое богатство — красивых, стройных наследников рода. Будучи отцом таких джигитов, ему, Исилаву, бояться, конечно, было нечего. Правда, и без этого он славился в горах своим бесстрашием. Вот почему аварскому хану приходилось скрывать свою враждебность, вести гибкую политику с этим «полураиятом» [24] Раият — раб. . Дело в том, что маленькое владение Исилава находилось на самой границе трех ханств Дагестана: аварского, кази–кумухского и кайтагского, над бурной рекой в скалах, откуда, казалось, было видно всю горную страну. Давным–давно тут была каменная сторожевая башня, где зажигался костер, извещавший людям гор о приближении врагов. Дед Исилава — Георгилав, привезенный когда‑то вместе с другими пленниками из Грузии, вырос в горах, получил свободу и участок земли в этих скалистых местах, женился на горянке и стал трудиться, как пчела, создавая себе гнездо. Родился у него сын — отец Исилава и дочь — красавица Сами, которая вышла замуж за доброго и храброго человека из ханского рода. А отец Исилава остался в отцовской сакле. Со своими друзьями возводил он стену вокруг сторожевой башни, построил дома, а потом его сын Исилав продолжал отцовскую работу. И теперь его поместья превратились в настоящую крепость, стоящую на границе трех ханств. Ханы старались быть с ним в дружбе, привлекая его на свою сторону, ибо все дороги их друг к другу проходили через эту крепость.

Сам Исилав рос свободолюбивым, храбрым, неподкупным горцем. Зорко следил он за внешним врагом, который часто покушался на горную страну. И сыновей своих обучал он мужеству, готовил сражаться за эти родные горы в тревожный час. Не раз аварский хан старался натравить на него своими коварными хитростями другого хана, посеять между ними вражду, но пока это не удавалось, так как своей добротой и мужеством Исилав убивал в сердцах людей злой дух. Только однажды хану удалось нанести удар этому «полураияту». Мечь мести повис над головой Исилава, но и тогда удача сопутствовала ему. Но об этом разговор будет дальше.

Только утешался аварский хан тем, что считал себя чистокровным нуцалом — высшей расой, а Исилава «полураиятом», полурабом, ибо дед его был пленником. Но при встречах он старался скрыть свою ненависть.

Вот и сегодня хан усадил Исилава рядом с собой, а его сыновья, верные горским обычаям, не решались сесть рядом с отцом, отошли в сторону и сели в круг приглашенных простых горцев. Тех самых, с которых драл хан своими налогами и тяжелой работой три шкуры. На пир он их пригласил потому, что чувствовал, будет скоро в них нужда, ибо иранский шах — Надир начал наступление на Ширваны и может войти в горы, так что воины ему будут нужны дозарезу.

Дочь Исилава ушла к женщинам, села рядом с молодыми горянками, одетыми по–праздничному и украшавшими сегодняшнее торжество ханского двора.

Магдилав невольно засмотрелся на нее, позабыв обо всем на свете. Была она стройна, как виноградная лоза. В ее черных больших глазах таилось и отцовское мужество и удивительная нежность весеннего солнечного утра. Юноша не слышал еще ее голоса, но ему казалось, что голос ее подобен чудесной музыке, и все девушки улыбались ей и с завистью смотрели на нее.

— Ты не забывай, зачем пришел сюда, — толкнул его в бок отец. — Опозоришься в первый раз, пятно всю жизнь смыть не сможешь. И нечего глазеть по сторонам, в этом саду фрукты не для тебя, сынок, нечего прыгать туда, куда все равно никогда не достанешь. Мы, бедняки, должны знать свое место.

— Хорошо, отец, — покраснел Магдилав, — а кони у Исилава хорошие.

— У этого «полураията» и сыновья неплохие, и дочка ничего, дал же Аллах одному все, а другим ничего.