Сергей Антонов - По дорогам идут машины

У самого берега Лена спрыгнула, зачерпнув в голенища воды, и, не оглянувшись назад, побежала к лесу.

Маленькая, в два окна, избушка лесничихи Наталки виднелась за стволами. Лена обернула свою широкую юбку вокруг ног, чтобы не цепляться за мокрые кусты, и пошла напрямик к двери. Вокруг избы празднично звенела капель. На стеклах окон виднелись следы протиравшей их тряпки. На теплом, как парное молоко, поручне сушилось сморщенное белье Павла Кирилловича.

В сенях Наталка, нагнувшись, утирала подолом глаза.

— У тебя председатель? — спросила Лена.

— Здесь. — Наталка подняла широкое раскрасневшееся лицо и, тяжело дыша, сказала: — Беда тут с ним…

— А что?

— Да так. Мне на него смешно, а он серчает. Он серчает, а мне еще смешней. Ну его… Брюки просит, а где я их возьму?..

Ничего не понимая, Лена вошла в избу.

Возле затопленной печи сидел Павел Кириллович. Он был в Наталкиной блузке с короткими рукавами и в зеленой полосатой юбке.

— Наташка где? — хмуро спросил он, протягивая к огню лиловую ногу.

— В сенях, — отвечала Лена.

— Чего ее там все трясет? Ты гляди: только хмыкнешь — выгоню!

— А чего мне хмыкать! Вот я принесла вам лекарство, Мария Тихоновна велела ноги обтереть.

— Еще чего. Ноги! — сказал председатель. — Дай сюда.

За столом сидел агроном Петр Михайлович, парень лет двадцати пяти, с добрыми голубыми глазами. Подставив к кружке зеленое зеркальце, он брился. На щеке его в двух местах были налеплены тонкие бумажки.

— Здравствуйте, Петр Михайлович, — сказала Лена. — Вы чего-то нынче и здороваться со мной не хотите.

— Здравствуйте, товарищ Зорина, — сухо сказал агроном. — Вы как сюда попали?

— По председательской дорожке.

— Не побоялись?

— На такие дела она атлет, — сказал Павел Кириллович. — А где надо, там ее нету. Вот гляди, райком направил человека вправлять нам мозги. Дождались: «Красный-то пахарь» перебил нас сверху донизу. Ты знаешь, сколько комсомольцы «Красного пахаря» обещаются собрать пшеницы?

— Сколько?

— Двадцать два центнера с гектара. А ты сколько обещалась? Забыла? Шестнадцать ты обещалась. А все-таки хитрый он, седая лиса, ихний председатель, — обратился Павел Кириллович к агроному. — Проезжал назад неделю, встретил меня на дороге и выпытывать стал, как, мол, у вас, да что у вас. Ну, я и расхвастался по глупости. А он сидит, вздыхает, словно монашка, — дескать здорово, куда нам до вас… Тьфу!.. — и, снова повернувшись к Лене, продолжал: — В «Красном пахаре» две бригады высокого урожая создали и в район написали, и это их письмо включают в письмо товарищу Сталину. А нас с тобой не включают, говорят — стыдно включать. Ты, секретарь комсомольской организации, понимаешь, стыдно! Вы, комсомол, на переднем крае должны быть. Верно, Петр Михайлович?

Дементьев кивнул.

Павел Кириллович встал и подошел к столу.

— Вот ты собери сегодня актив да расскажи, что «Красный пахарь» вытворил. Ведь у вас с ними соревнование. Чего голову воротишь? Неохота?

— Нет, мы все сделаем, — сказала Лена, стараясь не глядеть на его волосатое лицо, чтобы не рассмеяться.

— Так вот и ладно. Ты чего ухмыляешься? Что тебе за ухмылка? А, чтоб вас… — и председатель, подняв юбкой ветер, вышел в сени и так сильно захлопнул дверь, что изба дрогнула. В комнате наступило молчание.

Дементьев прибрал в портфель бритвенный прибор и полотенце и стал сумрачно разглядывать тонкие бумажки. Белая кошка обнюхала светлый квадрат на полу и, подвернув передние лапки, легла греться.

— Значит, насчет урожайности приехали, Петр Михайлович? — наконец спросила Лена.

— Насчет урожайности. Чего же вы в прошлый раз не вернулись? — продолжал агроном, глядя в свои бумажки. — Обещали — и не вернулись. Я вас целый час ждал. Некрасиво так поступать.

— Меня Гришка не пустил, Петр Михайлович.

— Какой Гришка?

— А у нас в бригаде работает. Рябой такой. Вы его знаете, он еще в партизанах был. Нечего, говорит, тебе с чужими парнями ходить. Что, говорит, тебе своих нехватает? Пойдешь, говорит, так и вам обоим ноги переломаю.

— Странно, — сказал Дементьев.

— Я же вам про все это в письме писала.

— Вы опять сочиняете, Лена.

— Нет, ей-богу, правда, писала.

— Ну зачем вы притворяетесь? Куда вы писали? Какой мой адрес? — И он посмотрел Лене в глаза.

— А… адрес… — Лена на мгновенье растерялась. — Я вам на райзо писала. Открытку.

Дементьев сразу поверил.

— Ах, на районный отдел сельского хозяйства! Значит, наши перехватили. Теперь будут… Лена, вы не пишите на отдел, пишите мне по домашнему адресу. Вот, сейчас…

Он торопливо оторвал кусочек бумажки и написал несколько слов. В сенях раздались шаги.

— И поговорить не дадут, — вздохнула Лена.

— Да, да, — шепотом сказал Дементьев. — Я сейчас пойду на двор, и вы выходите… — и, не дожидаясь пока появится председатель, он надел кепку и вышел.

— Я их лучше утюгом, — говорила Наталка, внося в комнату брюки.

— Как хочешь — возле печи суши или утюгом, — гудел за спиной ее Павел Кириллович. — А то, честное слово, надоело. Куры, и те смеются. Ты бы, Лена, сходила в деревню, пусть подводу пришлют. Мост-то, оказывается, не разбирали.

— Я по реке пойду.

— Я тебе дам по реке.

— А неужели шестнадцать километров крюку давать?

— Да ну тебя! Никуда не ходи. Они сами догадаются, пришлют.

Павел Кириллович уставился в окно. На дворе лежали яркие, как солнце, лужи, и коричневая земля возле крыльца была вся истыкана четкими следами куриных ножек. Светлая тропка змеей тянулась к колодцу. Дальше виднелся кустарник, а еще дальше — худенький еще, сквозной лесок.

За кустами прохаживался агроном. Очень внимательно, со всех сторон, рассматривал он осину, которая растет рогатиной у самой опушки. Иногда он нетерпеливо оглядывался на окна.

— Зачем товарищ Дементьев там ходит? — спросил председатель.

— А я почем знаю, — откликнулась Лена.

Председатель подозрительно посмотрел на нее.

— Ну ясно. Опять ты над ним потешаешься. Я бы на его-то месте опоясал бы тебя разок вожжами… Ведь ученый человек, а ходит круг осины, как тетерев. Глядеть неохота.

И, открыв форточку, председатель крикнул:

— Петр Михайлович, мы тут с вами говорили, а насчет калийных солей я совсем позабыл. Зайдите-ка на минутку!..

Контора правления помещалась в избе кладовщика. Большая горница была разделена дощатой переборкой. В одной половине жил кладовщик с семьей, а в другой решались колхозные дела. Хотя многие отстроились, но жилья все-таки нехватало. А была деревня Шомушка до войны дворов на сто, вся в яблоневых садах; одним концом упиралась она в реку, а другим тянулась вплоть до изволока. Фашисты спалили весь левый порядок и половину правого, а яблони кое-где остались, и прошлой осенью страшно было слушать, как по ночам в заброшенных пустырях стукается оземь, падает белый налив.