Сергей Антонов - По дорогам идут машины

— А, Паша! — закричал издали Тихон Михайлович. — Ну как, посадил мамашу?..

— Товарищ мастер, — сказал Павел, глядя на него исподлобья. — Долго я буду в учениках ходить? Ведь обидно. Васька Цыганок через месяц пятилетку выполнит, его портреты в газете «Смена» печатают, он и скоросменное кольцо придумал, а я что? Тихон Михайлович, скажите, чтобы меня на самостоятельную работу поставили. Ведь вы же сами знаете, что я и на «хсз», и на «фего», и на «цинцинати» работать могу… Тихон Михайлович…

— Не нервничай, — сказал мастер и выставил, по своей всегдашней привычке, руку щитком. — Ишь ты какой… Может быть, я про это и без тебя догадался. Сходи-ка за нарядом…

Павел побежал вверх по железной лестнице, и ступеньки, одна за другой, пели под его ногами.

Отсюда сверху, через просторные окна хорошо были видны мерцающие огни ночного города. То в одном доме, то в другом гасили свет. Люди ложились спать. И незнакомая девушка, наверное, уже легла спать. Кто она? Откуда она так поздно возвращалась домой? Может быть, завтра она тоже поедет в этом же трамвае?..

1948.

Утром на реке Медведице тронулся лед.

— Вот чудеса пошли, — говорил перевозчик Анисим мальчику лет десяти по прозвищу Огарушек, — об эту пору, бывало, мужики на ту сторону на санях ездили, а этот год уже реку ломает.

Они сидели на скамейке у ворот крайней избы, в пяти шагах от обрывистого берега, и мимо них грязно-белым стадом, сопя и похрустывая, проталкиваясь и поднимаясь на дыбы, тесно шли льдины.

— У нас в Великих Луках всегда в этакое время лед идет, — сказал Огарушек.

— Ясное дело. У вас места низкие, а мы здесь живем на самом на верхотурье… От нас, парень, реки текут на все четыре стороны. Волга — туда, Двина — вон туда. Бывал я в твоих Великих Луках. У вас и снегу-то нет.

— Ну да! — сказал Огарушек. — Снег у нас есть.

— Да что это за снег: на одной улице идет, на другой тает. У вас, парень, всю, почитай, зиму на колесах ездят, а здесь, бывает, на сажень наметет — двери из избы не отворить.

— Зато у нас тепло.

— Ну так и что, что тепло. Здесь тоже не холодно, и людей сюда прибывает все больше и больше. А почему? Потому что места золотые: леса, озера — много всякого зверя…

— Дедушка, — сказал Огарушек, — гляди-ка, кто-то там кричит. Нам кричит.

Анисим, прикрывшись ладонью от солнца, стал глядеть.

На том берегу возле самой воды стоял человек и размахивал кепкой.

— Дурной, вот и кричит, — сказал Анисим. — Будто не понимает, что ветер в ту сторону… Да, много у нас всякого зверья. Вот, к примеру, дикая коза. Если ее до рождества убить, да зажарить, да положить перед тобой кусок рядом с бараньим — не отличишь.

— А он все кричит, — сказал Огарушек, — не уходит.

— Или выдра. Бывало, выйдешь на озеро — осока расступается. Это и есть — выдра плывет.

— А какая она?

— За шкуру дают много денег, хлеба, сахару, хлопчатки. Вот она какая.

Один за другим подходили поглядеть реку колхозники.

Пришел Гришка-партизан, парень добрый и хулиганистый. Пришла и мать Огарушка — тетка Даша, застенчивая и краснеющая по всякому пустяку. Года четыре назад перебралась она откуда-то из-под Великих Лук с тремя ребятишками, да так и прижилась здесь, привыкла и осталась навсегда. Пришла бригадирша, Мария Тихоновна, сухонькая, глухо, до бровей, повязанная платком.

— Кто там шумит? — спросила Мария Тихоновна так, как спрашивают уверенные в себе люди: всех сразу.

— А шут его знает, — отозвался Анисим, — скачет, как обезьяна, туда-сюда.

— Это агроном из района, — сказал Гриша, — или новые нормы привез, или Ленку сватать приехал.

Побежали за председателем, Павлом Кирилловичем. Вскоре он показался из-за поворота улицы. На нем была белая гимнастерка с зелеными пятнами на плечах и на груди. Он был еще молод, но мелкая бородка старила его лицо. Бороду он отпустил недавно, чтобы казаться солидней, а то с девчатами нет на работе никакого сладу: не слушаются, заигрывают, ничего всерьез не принимают.

— Что же раньше не позвали! — закричал он еще издали. — Собрался вас тут полный взвод, а чтобы меня известить — никого нету. Я его третий день жду. Он насчет посевной приехал.

Председатель подошел к обрыву и, вытягивая шею, как кочет, закричал не своим тенором:

— Петр Михайлы-ы-ыч! Здравия желаю! Громче!

Он приставил ладонь к ушам, стал прислушиваться, но подошла Лена, широкоротая и курносая, лицом похожая на мальчишку, и Гриша стал возиться с ней, сталкивать под откос. Лена завизжала на всю деревню.

— А ну, тише! — рассердился председатель. — Ленка, не ори, а то сейчас всех разгоню.

— Вон что! — сказала Лена.

— Вот тебе и что. Ты бы лучше послушала, что товарищ Дементьев кричит. А то где не надо, ты востроухая. Небось, все слышишь, что тебя не касается.

— Вон что! — опять сказала Лена.

Взрослые стали советовать послать за агрономом подводу через Городец: в Городце, километрах в восьми отсюда, есть мост. Гриша сказал, что этот мост в ледоход разобрали. Поднялся спор.

— Разговоры! — закричал председатель. — Прекратить шум! Ленка, давай слушай!

Люди притихли. Лена собрала губы и насторожилась.

— Ну, чего? — спросил председатель.

— Плохо слыхать, — ответила Лена, — кажись, выговор.

— Какой выговор? А ну, слушай дальше.

— Обожди. Ну да, выговор. Строгий, кричит, выговор.

Председатель насторожился. Ленка взглянула на него и, не удержавшись, прыснула.

— А, так ты вот как! Насмешки строишь, — председатель вытянул руки по швам. — Иди отсюда! Кто я такой, чтобы около меня насмешки строить?

— А чего ты ко мне пристаешь? Или я радиоприемник — из такой дали слышать? — сказала Лена. — Ты еще прикажи пересказывать, что в Городце говорят.

Все заулыбались: в Городце жила председателева симпатия.

— Какая ты все-таки зараза, — председатель сплюнул. — Нет в тебе ума вот ни на столечко…

Он раздраженно пошагал вдоль берега.

— Да и товарищ Дементьев стоит и шумит. Прошел бы сюда, если такое дело. Лед густо идет.

— А ты бы сам пошел, коли такой смелый, — усмехнулась Лена.

— И пойду. Неужто самолета ждать буду!

— Не выдумывай, — сказала Мария Тихоновна.

— Да он и не пойдет, — проговорила Лена. — Форсит только. Народ пугает.

Председатель взглянул на нее, пружиня желваками, хотел что-то сказать, но смолчал, сбежал на каблуках по откосу, отодрал ото льда валявшийся у перевоза кол и, примерившись, прыгнул на льдину.

— Вот всегда так, — сказал Анисим, перекрестившись, — пока ее нету, все тихо, мирно, а при ней нивесть что творится. А еще комсомолка…

— Я его не гнала, — поспешно отозвалась Лена. — Он сам захотел итти. Я его не гнала.

Анисим махнул рукой и стал глядеть.