Федор Кравченко - Семья Наливайко

— Я по почте разыскала людей, которые видели его в тот день.

В следующую минуту она спросила, пугаясь собственных мыслей:

— А как ты думаешь, Андрей, почему Виктор писать перестал? Может, с ним что случилось? Наши теперь все время наступают; ему, бедному, и передохнуть некогда.

— Да, ему теперь некогда, — сказал я.

— Ему всегда было некогда, но писал все-таки. — А теперь… — Мать протяжно вздохнула. — Я его известила, что в Сороки еду, домой, а он — ни слова.

Я старался отвлечь ее от этих мыслей, говоря:

— А Максим какой! Кто думал, что он станет настоящим воякой?

— Я тоже не думала, — призналась мать. — Ну, фашисты всех вояками сделали. Вот Никита и тот воевал. А что ж Максим? Он у нас сильный. — Мать закрыла глаза и улыбнулась. — Вот придет такой день, и все опять соберутся. Виктор, наверное, тоже не один приедет. А что ж, он уже давно мог жениться, если б не война… Ну, ничего, успеет. Ух, и внуков же будет у меня!..

Мать радостно засмеялась. Мне самому стало весело, и я сказал:

— Да, нашему соколу и жениться некогда. Он все летает… летает… Был ранен, машины терял, как запорожцы когда-то коней теряли. Но все воюет. Я даже не знаю, что он будет делать, когда война кончится. Если не женится, то совсем заскучает, наверно.

— Женится, обязательно женится, — сказала мать. — А потом вокруг земли полетит; Чкалов не успел, так наш Виктор махнет.

Глаза матери вспыхнули и вдруг снова погасли.

Я догадался: ее по-прежнему тревожило молчание Виктора. И я сказал, пытаясь развлечь мать:

— Хотите, я сказку расскажу.

— Что ж я, маленькая?

Она долго лежала молча с открытыми глазами, о чем-то напряженно думая. Потом опять сказала:

— Понять не могу: что ж это случилось с Виктором? Все время аккуратно писал, а теперь молчит.

Я сказал матери, что уже можно вернуться в нашу хату. Она поднялась, с постели и удивленно посмотрела на меня, на Варвару. Затем как-то по-детски потянулась и рассмеялась:

— Пойду домой.

Она накинула на плечи большой платок, в котором когда-то ходила на базар, и, слегка пошатываясь, вышла.

В этот тихий вечерний час так приятно было смотреть на новые крыши домов, на сверкающие стекла окон и порозовевшие стены. Мать остановилась посреди улицы, посмотрела на выглядывающую из-за плетня крышу хаты и снова рассмеялась. Не было никакого сомнения: это наш дом.

Она изумленно рассматривала двор и вдруг заметила клумбу, на которой уже зеленели первые листочки цветов.

— Смотри, Андрей, — сказала она тихо. — Война два раза тут прошла, а они все-таки живут.

Мы вошли в комнату, где Софья и Наташа вешали занавески. Я узнал их, эти белые, с вышитыми красными маками занавески, побывавшие с матерью везде, где она Странствовала. В углу Гриша налаживал радиорепродуктор.

— Не мог вытерпеть, пока все наладим, — бубнил он. — Вот торопливый…

У него, капитана, я впервые заметил детскую обиду на лице. И я был этим очень доволен.

Мать долго стояла посреди комнаты, изумленно разглядывая ее. Потом тихо спросила, обращаясь к Наташе и Софье:

— За что же это мне?

— За все, — ответила Наташа. — И за то, что колхозное добро сберегли, и за то, что против фашистов воюете.

— Эго я воюю?

— Сыновья воюют, значит, и мать с ними, — сказала Софья и, расправив подвешенную занавеску, с ясным лицом подошла к кровати, на которой болтал ножками ребенок. — А вот мы с сыночком воевать еще не умеем.

Гриша долго возился, наконец включил радио. Он открыл первый колхозный «радиоузел», ведь у нас не было еще клуба. И когда послышались голоса из Москвы, все замерли. Несмотря на поздний час, к нам в дом собирались люди. Они слушали веселую музыку, но на их лицах я видел слезы.

Утром, пока мы с Гришей спали, мать успела побывать в колхозном дворе; затем вернулась и включила радио. Глядя на нас, заспанных, недоумевающих, тихо сказала:

— Пойдем, хлопцы, Нину проведаем.

Я знал: она думала не только про Нину, но и про Петра, Романа…

Мы быстро оделись и вышли на улицу. Солнце поднялось над селом необычайно яркое, приветливое. Тронутые первой зеленью, словно обрызганные зеленой краской, деревья казались прозрачными. У светлой лужицы стояли белые куры, отражаясь в воде, как облачка. Краснобородый петух набрал воды в клюв и задрал голову, глотая ее; на кончике клюва повисла сверкающая капля.

1 Мы направлялись к станции. По дороге к нам молча присоединились тетка Варвара и ехавший на коне Стёпа. Правда, он держался на некотором расстоянии от нас — просто ему захотелось узнать, куда мы идем.

Я думал о Нине, о прошлом, о своей жизни. По этой земле когда-то носился на коне мой предок. Он, как умел, защищал родину. И с каким восторгом мы говорим о наших предках, сохранивших родную землю, родной язык. Мы тоже воюем, чтобы защищать родину. И мне, не скрою, хотелось посмотреть на себя глазами юношей двадцать первого века. Сердце мое наполняла тревога: все ли я сделал для родины?

Когда мы приближались к станции, подошел поезд. С тормозной площадки одного из вагонов спрыгнул человек в шинели. Мы не стали его разглядывать. Мало ли военных ездит теперь и в товарных вагонах и на тормозных площадках. Мы остановились у могил, покрытых зеленой щетиной молодой травы. Вокруг палисадника, на выжженной пожаром земле, также зеленела трава.

Мы замерли, каждый думая о своем.

Наши тени лежали вдоль могил неподвижно. Ничто не нарушало этой минуты беседы с теми, кого уже не было среди нас. Вдруг, не оглядываясь, я увидел, как кто-то подошел к нам сзади и снял фуражку.

Я оглянулся: это был военный с чемоданом в левой руке. Легкий ветерок развевал его волосы, и я узнал Максима. Так он стоял в поле в тот день, когда началась война. С радостным криком бросился я к нему на шею и зарыдал.

Мальчишка! Никогда я не прощу себе этих слез. Я уже знал, что брат жив, и все же не выдержал. А он, Максим, стоял, как гранитный столб. Только скулы чуть шевелились да глаза блестели.

Завидное мужество!

Мать прижалась к нему на минуту, потом оторвалась и начала рассматривать его так, словно проверяла, по форме ли он одет. Наконец спросила:

— Что же это ты один? Без «пополнения»…

— Нет, я не один, — возразил Максим. — Гляди, кого я привез.

Мать удивленно и недоверчиво посмотрела на перрон. Возле чемоданов, на которых весьма удобно устроились трое малышей, стояла низкорослая женщина в темной жакетке и короткой юбке.

— Анна? — все еще недоумевая, спросила мать.

— Как видишь.

Мать бросилась к невестке, поцеловала ее. Затем занялась поисками Олега среди детей. Вот он! Узнала. Расцеловала и его. Анна Степановна сказала:

— Это тоже мои. — Видя, что мать озадачена, она торопливо пояснила: — Сынки Кирилюка, но я их воспитываю.