Федор Кравченко - Семья Наливайко

Однажды Наташа сказала матери:

— Пропал наш колхоз на веки вечные. Фашисты все сожгли и сожрали. Хаты можно отстроить, а что без скота делать? Хоть бы телок где достать… Я бы всю жизнь отрабатывала за телок…

— Хочешь корову себе завести? — спросила мать.

Наташа почему-то обиделась.

— Не себе — колхозу, — сказала она. — Если бы нам телок да поросят достать, мы бы тоже ожили.

— Наш колхоз поможет, — сказала мать — И не надо будет всю жизнь отрабатывать… Потом будут и у вас телята — отдадите. Как ты думаешь, Андрей, поможем соседям?

Мне хотелось расцеловать мать, только я постеснялся при Наташе. Зато Наташа так целовала ее, что мать не выдержала и расплакалась.

Теперь не только мы, но и Наташа ждала возвращения нашего стада.

Мы все чаще выходили на дорогу, по которой колхозники угоняли колхозный скот.

Дорога вела на станцию мимо старых дубов. Казалось, она ведет к самому солнцу. Зимой, укатанная полозьями саней, она блестела, как серебряная река; летом пролегала сиреневой полосой в зелено-серебристом море хлебов. Теперь она имела другой вид. По обочинам, вдали, чернели дымоходы сожженных строений. Но ближе новые хаты купались в солнечном свете.

Как-то утром я с восхищением разглядывал нашу хату. Ослепительно белели стены, украшенные орнаментом, который я успел нарисовать; в открытое окно вырывалась занавеска, словно кого-то звала. Вся земля была залита светом. Казалось, это был праздник солнца. Оно сияло так, будто хотело осветить самые темные уголки. Оно до того было щедро, что даже под навесом стало светло, можно было заметить каждую соломинку. Солнечный свет, отраженный белой стеной хаты, разливался по всему двору.

Мы вышли на улицу, заслоняясь ладонями от солнца. Всех взбудоражил Степа, прискакавший верхом на коне. Он видел где-то далеко большое стадо коров, направлявшееся в Сороки. Колхозницы недоверчиво глядели на дорогу и вдруг заволновались: вдали показалось облако пыли. Постепенно можно было различить стадо. Шли коровы, быки, телята… Словно почувствовав конец пути, они приближались все быстрее и быстрее, наконец побежали, налезая друг на друга, помахивали головами, словно кланяясь людям. Над ними, как привидения, то тут, то там показывались в облаках пыли верховые погонщики.

У ворот остановилась подвода, с которой проворно спрыгнула Настя Максименко. Долго глядела она на новые постройки, словно и не заметив людей. Потом расплакалась и начала обнимать встретивших ее колхозниц.

— Перестань, не расстраивайся, Настенька, — успокаивала ее мать. — Что ты, ей-богу, как маленькая.

Впрочем, они обе плакали и смеялись одновременно. Я заметил слезы не только у матери и Насти, но и у других колхозниц. Одна из них, плача, принесла ведро с водой, чистое полотенце и заставила Настю «умыться с дороги». Затем повела ее в дом. И пока Настя и ее спутники обедали, колхозницы загоняли стадо в новый, свежевыбеленный коровник. Они похлопывали коровьи шеи, хватали за рога и с радостным изумлением восклицали:

— О, та це ж наша Ласточка!

— А ось Белолобка!

— И Красуня вернулась! А це ж не иначе — от нее телка.

— С приплодом пришли! — весело кричала тетка Варвара. — Молодец, Настя!

Колхозницы наперебой ласкали коров и телят, вводя их в помещение и угощая хорошим сеном. Они разговаривали с ними, как со старыми знакомыми.

С этого Начался настоящий праздник в колхозе. Все с восхищением говорили про Сидора Захаровича и про мать.

Степа притащил гармошку, подаренную Насте колхозом «Луч». Меня заставили играть. Я чувствовал, что плохо играю, но никто не замечал этого. У всех было хорошее настроение, и как-то сама по себе началась пляска.

Степа и Наташа — плясали с уморительным азартом, и все смеялись, поощряя их. Вдруг Настя подошла к Софье, державшей на руках ребенка, взволнованно сказала:

— Софийка, голубка, глянь, кого мы с собой привезли…

И тут все увидели стоявшего у забора Степана в шинели и старой командирской фуражке. Он только что слез с коня, огляделся и замер, поджидая Софью. Она почему-то покраснела и бросилась к Степану, протягивая ему ребенка. Губы ее шептали:

— Возьми же его, Степочка, возьми, хоть подержи. Это же наш сын… Виктор… (Она назвала сына в честь моего брата.)

Но Степан стоял неподвижно, держа левую руку в кармане; правой он как-то странно шевелил, будто хотел сбросить обтянувшую ее кожаную перчатку.

— Не могу, Софийка, — глухо сказал Степан, — не сердись, голубка моя…

Софья зарыдала. И все тогда узнали, что Степан, наш механик и тракторист, попав в плен, пытался убежать на немецком мотоцикле, но гитлеровцы отрубили ему кисти обеих рук. И все же он снова убежал. Из госпиталя он поехал искать Софью и, не застав ее в колхозе «Луч», отправился с Настей в Сороки.

Ночью Степан и Софья долго говорили в соседней комнате, и мы никак не могли уснуть. Мать спрашивала:

— Ты спишь, Андрей?

— Нет, не сплю.

— Спи, сынок. Отдыхай. Завтра много работы.

Но и сама она не спала — все вздыхала, ворочаясь; наконец прошептала:

— Вот и Степан объявился. А что с нашим Виктором?

Я молчал.

Что я мог сказать матери, если война еще не закончилась и каждую минуту брат мог погибнуть! Мать словно догадалась, о чем я думаю, и тихо сказала:

— Знаешь, сынок, как будет жалко тех, кто погибнет в последнем бою… Вот когда уже будут наши в Германии… — Она помолчала и сама себе возразила: — Глупости я говорю. Разве можно знать, когда будет последний бой? Если бы только фашисты были нашими врагами! А то фашистов разобьем — другие найдутся. Ну, мы уже всем показали свою силу. Пускай лучше нас не трогают… — В голосе матери зазвучала печаль:

— А трудно будет нам, сынок. Ох, как трудно! Сейчас еще все мы горячие… за все беремся… Кажется, за неделю жизнь восстановим. А разве можно за неделю восстановить то, что годами наживали? Ты комсомол собери, Андрей, поговори со всеми. Наташу надо будет секретарем избрать. Она честная и бедовая дивчина. Комсомолу придется и теперь показать себя, как после гражданской войны. А как же… Мы только думаем про коммунизм, а вы жить в нем будете.

И Полевой высказался за то, чтобы Наташа стала секретарем комсомола. Но с ней что-то невероятное произошло.

Помогая Анне Степановне ухаживать за малышами, она так увлеклась этим делом, что все свободное время проводила в бывшей «холодной хате», где когда-то жили Максим и Клавдия. Накануне комсомольского собрания Наташа вышла из этой комнаты такая преображенная, что я просто не узнал ее. На ней была легкая зеленоватого цвета шелковая блузка и такая же новая темно-серая юбка. Лицо ее стало совсем другим, потому что голова, обычно покрытая мужской шапкой, была украшена синим бантом, а к розовым мочкам ушей были прикреплены золотистые, с красными камешками, клипсы. Ей-богу, она стала красавицей!