Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

— Ежели того, ты прямо за мной в лодку. Она рядом, — Сильвестр показал на Волхов, противоположный берег которого погрузился в потемки. — Мне пора…

Она боялась разлуки. Уходил душевный покой. «Уж лучше сразу спуститься по течению до Волховских порогов и там наняться на земляные работы». Вдруг заколотилось сердце. Она сообразила, что свой дом можно было поджечь сразу. Выходит, решил отомстить…

Я помог Анне Васильевне собрать калугинские афоризмы, потому она доверила мне даже затаенную мысль. Она не сомневалась, что сын приодел сирот не на средства детской комиссии, а на свои. Старушка поворчала, но выручила нас — укоротила Филины штаны и Сережину рубашку.

Вчетвером с тремя собаками на охотничьем челне, конечно, рискованно. И Калугин взял у соседа шлюпку с парусом и навесным рулем. Команда отменная: капитан, он же начальник похода, Николай Николаевич; я — помощник по всем статьям, а матросы, они же юные следопыты, — Филя и Циркач.

Северик дул безотказно: до скита добрались без весел. Небольшой песчаный островок, прославленный статуей Перуна — бога язычников, капитан выбрал для торжественного момента.

Под шумок могучих сосен и грачиный гомон он вручил Сереже тетрадь с карандашом, а Филе повесил на грудь немецкий фотоаппарат, предварительно поубавив ремешок.

— Друзья мои, вторьте мне! — шеф замедлил речь: — Мы, юные следопыты… стоя на земле Перуна… даем клятвенное слово… будем искать и хранить… старинные памятные вещи…

Начальник вскинул ладонь:

— Клянемся!

— Клянемся, — повторило эхо следом за ребятами.

Перегоняя собак, Филя и Сережа бегло осмотрели белую церквушку, кельи из красного кирпича и, к моему удивлению, ни записей, ни снимков, ни одного вопроса. Увы, ребят интересует не то, что наличествует, а то, чего уже нет: ведь существующее не убежит, а прошлое в таинственной дымке. Вот новеллы профессора и музейщика увлекли их.

Они и сейчас рты разинули, слушая о языческом боге грома. Еще бы! Деревянный идол имел серебряную голову и золотые усы. Вчерашние воришки знают цену благородного металла. И совсем забыли про собак, когда краевед вычертил на песчаной глади загадочную паутину ходов и тупиков:

— Друзья мои, вот схема каменного лабиринта. Встарь он находился чуть выше. И уцелел до тысяча восемьсот двадцать шестого года. В то лето здешние монахи закладывали каменный фундамент под кельи, — шеф палочкой показал на красные постройки и перевел указку на чертеж. — Перед дальней дорогой новгородцы здесь приносили в жертву овец и сдавали экзамен на смекалку. Молодой ушкуйник входил в лабиринт, петлял по коридорчикам и, пока песок из верхней чашечки сыпался в нижнюю, искал выход… из западни…

— А сигануть через барьер? — хитро прищурился Филя. — А?

— Нельзя, друг мой! Такого «ловкача» в трудный и опасный поход не возьмут (своих объегорит) и стенка по грудь…

— А ты как смерил через сотню лет? — подковырнул Филя.

— Очень просто. Каменные лабиринты уцелели на Соловецких островах. Кстати, в бывших владениях Борецких, я там был, зарисовал планы. — Он взглянул на солнце. — Ого! На посадку!

Минуя ложбинистые Коломцы, где старший Передольский открыл первобытную стоянку, шлюпка «Новгородка» зашла в темную речку, берег которой выделялся холмом с белым храмом XIII века.

— Никола-на-Липне! Эпоха Александра Невского! — гордо произнес капитан. Он, в зеленой куртке и зеленой шапочке с длинным козырьком, вышел на сушу и выбрал место для костра: — Разгрузить лодку! Принести сушняк! А я к сторожу…

Вечерняя зорька в разгаре. Не умолкают пернатые. Матросы и собаки бросились в кусты. Я вынес на берег свое ружье и корзинку с уткой. Подсадная высунулась из гляделки и кичливо закрякала: значит, сейчас где-то рядом просвистит дичь. И верно, со стороны Ильменя тянулась стайка кряковых. Опережая выстрелом лёт уток, я дал дуплетом. Подстреленные кряквы кувырнулись через головы, упав в воду замертво. Азарт — не зло! Ребята побежали радостные, возбужденные. Следом за сеттером в речку смело кинулась дворняжка. Закон осенней охоты не охраняет самок: Минус в зубах принес утку, а Мунька — селезня. Мальчики обезумели. Еще дымится двустволка, еще не остыла сталь, а Филе не терпится подержать централку. Циркач размахивал добычей:

— Утиная похлебка! Даешь похлебку! — Он явно проголодался.

Тем временем запад распалился костром. На сопке яркими факелами вспыхнули стекла храма. За ракитой глухомань ярмарочно бубнит. Вечерний воздух, напоенный цветами и озерной свежестью, опьянил меня. Ожидая шефа, я задумался…

Отправляясь на озеро, учитель дал мне задачку: «Чтобы утке долететь до юга, надо накопить жира с индюшку. Такое, разумеется, невозможно! За счет чего же долетают утки?»

Я расправил утиные крылья и смело предположил, что задачку решу с помощью калугинского квадрата превращений с двумя плюсами и двумя минусами. Крыло птицы образует под собой завихрение — два его потока «пустые», минусовые, а два плюсовые, с коэффициентом полезного действия. Они-то и держат утку в полете. Но что скажет учитель?

А тот, стоя на холме, призывно махал шапкой. Мы помчались к нему в сопровождении собачьего эскорта. Беззубый старичок, с белыми бровями, шаркая подшитыми валенками, показал нам храм, убранство, древние фрески, оживленные последними всполохами неба. Ни архитектура, ни настенная живопись не тронули ребят. Им приглянулась поздняя пристройка — малая колокольня. За ней открывался чудесный вид на бунтарское озеро Садко Богатого.

Возле костра за ужином Калугин рассказал о редких находках в соседнем городище, где встарь находилась резиденция князей. Там Волхов буквально вымывает из берега бусинки, кольца, иконки, но чаще вислые печати.

Вдруг Сережа вскочил, глянул на луну и кинулся в сторону колокольни. Вернулся он скоро и с подарком. Отбивая ручонкой ритм, поэт распевно продекламировал:

— Прекрасно, друг мой! — отозвался историк, но и Филю не обидел: — А ты, голубчик, отлично смастерил шалашку.

Меня кольнула ревность: то водил доктора философии, теперь около ребят, а со мной почти не занимается.

Сбор хвороста, беготня, осмотр старины и медовый воздух сделали свое — Филя и Сережа заснули как убитые. Калугин, обойдя шалашку, убедился, что затычка из сена не пропустит ни одного комара, и подсел к яркому костру, где я кормил собак.

— Поэт мечтает стать еще и дрессировщиком, — сказал краевед и прислушался к утиному урочищу. — У нас отличный питомник розыскных собак. Дрессировщик Хорев, уверен, не откажется от способного ученика.