Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

— Ты что, тренер?! — взбунтовался я. — Судья?

— Хватит! — цыкнула она и так дернула мою руку, что электрический ток прошил тело до пяток. — Думай!

— Не буду!

— Тогда слушай! — Она вскинула глаза на монумент. — Калугин нашел засекреченную фигуру…

— Покажи!

— Встань спиной к восточной арке и вглядись меж статуй Ивана Третьего и Петра Первого. Кто в тайнике?

Я занял указанную позицию и, зыркая глазами, определил:

— Лежит воин со сломанным мечом.

— А за ним?

— Крыло ангела.

— А ниже? В глубине! Кто прикрыт с пяти сторон?

— Простоволосый. У него шкура на плечах. И колчан за спиной. То ли охотник, то ли воин.

— Это сибиряк! Тунгус из войска Пугачева.

— Откуда это видно?

— А ты вглядись. Что он делает?

Меняя ракурсы обозрения, я наконец-то разглядел:

— Прильнул руками к державе…

— Как?! Кто разрешил?! — возмутилась Берегиня, принимая позу императрицы. — Что тут происходит?

К памятнику приблизилась женщина с ребенком на руках. Но актриса вошла в роль Екатерины II и зло потрясла розами:

— Почему монархи стоят спинами к державе, а держава в руках тунгуса?! Тунгусы, верные Пугачеву, бились с моими войсками. Это же крамола — призыв к бунту! Пугачевщина! Убрать!

Вдруг гнев на лице Берегини сменился иронией. Теперь актриса потешалась над царицей:

— Это не все, ваше величество! Сибиряк не просто овладел державой, а еще оглянулся на Петра и как бы говорит: «Хоть ты и велик, а будущее за нами: любое царствование кончается царствованием народа!» И в этом тайна Тысячелетия России!

— Нет! — не сдавался я. — У тайны Тысячелетия есть разгадка. Перед нами в бронзе оракул судьбы человеческой. Вот планета! — Указал на бронзовый шар. — А планета — мать ритмов, говорит учитель. Прослушай пульс земли и храни ее мирное сердцебиение. А все нарушители мировых ритмов будут повержены, как эти меченосцы — ливонский рыцарь, татарин, швед и все, кто засылает в чужие страны смерть. Смотрите, люди! Земной шар в руках народа — только в этом всеобщее спасение! Вот философия тысячелетней России!

— Ого! Молодчина! — просияла Берегиня, признаваясь: — Я опасалась, что ты — тип, прозванный Некрасовым «диалектик обаятельный». Верю! Ты посвятишь роман своему учителю. Даже Сережа порадовал Николая Николаевича, преподнес стишок:

Прочитав четверостишие, актриса снова взялась за меня:

— У тебя тоже талант. Учитель хвалил твой «Бунт статуй». Отметил фантазию, образность, мысль. Поверь, одолеешь роман!

— Когда? В глубокой старости?

— Читателя интересует не возраст автора, а новизна идей. Обычно романисты берут готовые философские положения, а твой герой — первооткрыватель. Создашь образ чародея диалектики!

— Кто станет читать?

— Все тянутся к мудрости, а тут еще поиск тайны Тысячелетия. — Берегиня розами обозначила контур монумента России. — Философия в бронзе! Чудо! Ну как, кудряш?

Поддаваясь соблазну, я смущенно сомкнул пальцы:

— Фамилия вице-губернатора… Сын дворянина…

— Ты сын революционерки. А если не нравится фамилия, возьми псевдоним, как твой дядя писатель Мстиславский. В Париже я познакомилась с гениальным шахматистом Александром Алехиным. Фамилия русская, не затертая и в то же время всемирно известная — готовый псевдоним. И звучит-то как: «Глеб Алехин»! Бери! А я, — она мечтательно прижала к себе цветы, — запишу калугинские афоризмы!

Одобрительно поддакнув, я радовался тому, что учитель не останется в одиночестве: на Севере с ним Берегиня.

Дорогой читатель, на XIV съезде партии, известно, победили ленинцы. Взяв курс на индустриализацию страны, они отвергли программу «новой оппозиции». Кстати, из новгородских делегатов только Клявс-Клявин проголосовал за «платформу» Зиновьева. Ленинградских коммунистов возглавил С. М. Киров. Он вернул Новгороду Ларионова, Мартынова и других активистов. А судьба Калугина трагична: на открытой воде Белого озера его убило молнией.

После смерти учителя Ольга Муравьева уехала к отцу в Париж. Там впоследствии вышла замуж за французского коммуниста. Активный борец за эмансипацию женщин, она, журналистка, частый и желанный гость Советского Союза. Это ее сын, ради мира на земле, лег на рельсы и задержал поезд с военным снаряжением…

Прошли десятки лет, пока накопились сотни научных фактов, подтверждающих верность калугинского квадрата превращений — в частности, две крайние формы вращения электронов определили ЧЕТЫРЕ квантовых числа. Да, да! От малюсенькой частички до вселенной, от ребенка до человечества, от семьи до мирового братства, а также от буквы до романа — во всем истинный творец — противоречие!

Даже всеобщий мир люди завоевывают в жестокой борьбе!

Представленные в этой книге два романа Глеба Алехина, бесспорно, вызовут отклик и у читателей, и у критиков, и, возможно, в свое время — у историков советской литературы. В каждом таком случае — в зависимости от меры созвучия идей и образов романов чувствам и умонастроениям читателей, от идейно-эстетических установок профессиональной критики и глубины ее проникновения в социально-историческую обусловленность художественно-образного строя дилогии — возникнет многокрасочный спектр взаимодополняющих мнений, из которых постепенно сложится и, отстоявшись, оформится объективная общественная оценка и место этих произведений в общем потоке советской романистики.

Своеобычность романов Г. Алехина имеет несколько граней, причем одна из них почти уникальна. Речь идет о введении Алехиным в свои романы особого — философствующего — героя.

Такая констатация требует пояснений. В самом деле, философичность — неотъемлемый признак высокой духовности мирового, русского и советского романа как литературного жанра. Но философский характер романов прошлого и настоящего времени проистекает из космологической, гуманистической, историко-патриотической, социально-политической, личностно-психологической и иной достаточно глобальной проблематики. А уже она, в свою очередь, идейно организует сюжеты, объясняет глубинные мотивы действий героев повествования, проступает в героизме устремлений и драматичности судеб главных персонажей. При этом и форма философствования подчинена тем же идейно-художественным ориентирам: она воплощается в средствах типичного для эпохи или класса языка, в той или иной образной тональности произведений, в различии их стилистических гамм (обращение к фольклорно-эпическим традициям, к истокам народной мудрости, к национальным ценностям прошлой культуры и т. п.). Если отвлечься от тех видов духовного наследия (например, эпохи Просвещения), в которых герои — или рупоры прогрессивных идей автора-философа, или почти литературное олицетворение его, то персонажи собственно художественных произведений, как правило, непосредственно философских проблем не формулируют, приверженцами того или иного философского течения прямо себя не объявляют, к понятийному аппарату философии в своей речи не прибегают, на решение мировоззренческих проблем философским методом не посягают, пропагандистами вполне определенных философских воззрений себя не объявляют. Романы же Г. Алехина и главный герой их — прямая и редкостная тому противоположность.