Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

Что говорить, удача — в первый же день обнаружить Анархиста! Теперь Ерш не уйдет. Надо скорее связаться с доктором, пока Груня не прислала письмо на имя Алексея Смыслова.

Да, одно дело — изучать преступный мир по романам Достоевского, и совсем другое — жить с ворами, бандитами в одном вонючем бараке и подчиняться неписаным законам «Гороховой республики». Ерш, назначив Алешу «казначеем», хитро привязал его к мешку с миллионами. «Казну» необходимо охранять не только от воров, но и от лагерного начальства. Так что тайный агент не мог ни мешка бросить, ни с мешком подойти к охране. А главное, за каждым шагом «казначея» следили приближенные «президента».

Лешу выручил забинтованный палец. Сестра-медичка, сменившая ему бинт, сказала, что доктор приезжает в лагерь из Боровичей один раз в неделю — по субботам.

В субботу — в банный день — Алеша не удивился, что «президент» мылся и парился один: скрывал свою приметную татуировку. После бани Ерш устроил выпивон с копченой и соленой рыбой. Он ругался, что посылка шла долго: стухли жареные утята — те самые чирки, которые Леша подарил Груне! В свое время Анархист выручил Вадима, и сестра за добро платила добром. Но на зов матроса не откликнулась: «татарин» пил много и жадно, видать, хотел забыться.

Леша тоже приуныл: не приехал доктор, заболел. Теперь надо ехать в Боровичи. Там, на базаре, помощники «президента» закупали самогонку, курево и постный сахар. Отпустит ли Ерш своего «казначея»?

Пожалуй, нет. Алеша чувствовал, что Анархист все время присматривается к нему. А сегодня утром «татарин» умышленно обронил свой ножик. Холодное оружие приметное: рукоятка как у финки, а лезвие длинное и обоюдоострое — кинжальное. Леша, конечно, вернул ножик хозяину. Тот похвалил:

— Ты вернул — я верну…

Он вытащил из кармана халата помятое письмо и затряс им над тюбетейкой:

— От кого ждешь? Кого любишь?

«Неужели от Груни?» — побелел Алеша. К счастью, в бараке было темновато. Он быстро овладел собой и начал перечислять:

— Мать! Дядя Сережа! Тетя Марфа! Нина…

— Хоп, джигит! — Ерш развернул письмо и приступил к допросу: — Кто Нина? Сестра, невеста?

— Невеста! — бойко ответил «жених».

— Кто Калугин?

— Учитель!

— Какой учитель? Чему учил? Куда нацелил? — Ерш кончиком ножа отметил строку письма: — Читай, жених!

Алеша прочитал:

— «Голубчик, рассмотри лагерную жизнь с точки зрения однообразия, единообразия, разнообразия, своеобразия и многообразия…»

— Шифровка?!

— Нет, — улыбнулся Леша, — за каждым словом кусок нашей житухи.

— Достал кусок — живи, не достал кусок — умри! — Он блеснул клинком. — Пять пальцев — пять заездов. Джигитуй, жених!

Медлить нельзя: лезвие ножа — бритва. И Лешины мысли полетели со скоростью стрижа…

— Оглянись кругом, президент! Все одно и то же: высоченный забор с колючей проволокой, шесть грязных бараков, кирпичное здание охраны. И распорядок что приевшийся горох — монотонный звон рельса, одноголосые утренние и вечерние переклички. И так изо дня в день! Словом, куда ни глянь — всюду однообразная дрянь!

— Раз! — заломил Ерш мизинец.

— А всмотрись получше! — Леша указал на тусклое окно, смотревшее на песчаный двор с одинокой сосной. — И рельса на суке. И длинные бараки под серой черепицей. И кирпичная казарма с вышкой у ворот. И та же перекличка. И тот же горох! Все они не врозь, не раскиданы по всей губернии, а здесь, в одном месте, слились в единообразную картину лагеря!

— Два! — подсчитал Ерш, загибая безымянный палец.

— Все одно, все едино, и в то же время у каждого «штата» своя метка.

Леша оказался настоящим учеником Калугина. Он так ловко проиллюстрировал на местном материале разнообразие, своеобразие и многообразие, что даже «президент» взглянул на свою «республику» новыми глазами…

— Пять! — облегченно выдохнул Ерш и протянул письмо. — Хорош жених! Умный джигит! Пиши ответ: «Жду посылка».

«Жених» пояснил, что пока письмо идет в Руссу, пока собирают посылку, пока она дойдет до лагеря, он выйдет на свободу. Ерш ножом пригвоздил лист бумаги к столу:

— Тебя нет, друг есть!

Леша написал, понимая, что за спиной Нины стоят Калугин, Воркун и Сеня Селезнев. Они действительно ждут ответа. И тайный агент пожаловался: «Разболелся палец. У нашей сестрицы один йод, а врач сам лежит в госпитале».

«Президент» прочитал Алешино письмо и покосился на забинтованный палец. Он проявил внимание к другу:

— На дворе луна, на душе тоска: дай, казначей, мешок, иди к бабам…

Любители женского пола ухитрялись ночевать в «Гнезде двух галок». Алеша не заводил таких знакомств. Он выставил больной палец:

— Ноет. Не до баб. Мне бы в город к врачу…

«Президент» задумался. Он организовал в лагере круговую поруку: за попытку к бегству заключенного накрывали ватным одеялом, клали сверху доску и кувалдой дубасили по ней. На теле пойманного нет синяков, но внутренности отбивали так, что тот больше не ходил, а лишь ползал.

Ерш, видимо, прикинул, что «жениху» нет смысла бежать: через пять дней свобода. Он отпустит, но не без задания. Близилась четвертая годовщина Октября. Ерша, как и всех заключенных, интересовал вопрос: будет ли амнистия? Леша заметил, что за последнее время в лагере поднялась трудовая дисциплина. Заключенные охотнее шли на кирпичный завод и на заготовку дров.

Просьба «президента» давала Леше право зайти за справкой в милицию или в чека. Ерш это понял и вдруг заявил:

— Сиди тут, я пошел, врачу сказал: «Али-баба, мой друг беда!»

В это время в барак вбежал косой помощник «президента» и возбужденно закричал:

— Рысь! Рысь!

Ерш вздрогнул, обронил цигарку. Видимо, он чем-то насолил Рыси. И несмотря на то что рысь оказалась натуральной, что пострадал не косой детина, а лагерный петух, все же Анархист помрачнел, замкнулся, а ночью ушел якобы в «Гнездо двух галок» и больше не вернулся…

В лагере поднялась тревога. Начальник организовал погоню. Помощники «президента» сбились в кучу — судачили. Никто не ожидал такого сюрприза. Но больше всех расстроился молодой стажер из старорусского угрозыска. Найти Ерша, быть рядом, стать его казначеем и не суметь арестовать преступника! С какими глазами Леша явится в Руссу? Чем можно оправдаться? Что скажет Воркун?

Все пять последних суток Алеша почти не спал. Он вставал, прислушивался к ночной тишине: все еще теплилась надежда, что Ерша поймают.

В субботу приехал врач, вскрыл Алешин нарыв — боль в пальце приутихла, но сердце ныло пуще прежнего. Он получил документы и незаметно покинул лагерь…

Русса проснулась для того, чтобы своими храмами усыплять мысли горожан, а школами, клубами бороться против спячки; она проснулась, чтобы растить одних и проводить на Симоновское других.