Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

— Не смогу, уважаемая, в это самое времечко у меня аккурат дежурство…

Он глазами показал на жену:

— Вот разве Степанида…

Курносая женщина, с теплым платком на плечах, смутилась:

— Не привыкши мы, бабы, к сходкам: язык примерзнет, и вся тут! А руку уж не вскину против совести…

— И на этом спасибо, — сказала учительница и глянула на часы: — Пора обедать и на собрание…

На угловой башне церковной ограды шелестело объявление:

Степанида самостоятельно прочитала знакомые слова и с благодарностью посмотрела на свою учительницу:

— Не оступись, матушка…

Ланская, в синем пальто и зеленом гарусном платке, шла осторожно, избегая ледяных накатов. Ее обгоняли прохожие. Они со всех сторон стекались к монастырю. Тамара искала среди них Ивана: к вечеру обещал вернуться и зайти за ней на собрание.

Главная арка монастырских ворот с восьмигранной башней гудела возбужденными голосами. Обширный двор перед тремя старинными храмами был забит участниками собрания. Возле колокольни дежурили Боженька и Пашка Соленый. Их настороженные лица как бы говорили: мы готовы в любой момент ударить в колокола.

Люди стояли плотно, как в пасхальную службу. И все же Груня пробилась к Ланской. Чернобровая девушка энергично пожала ей руку и бодро шепнула:

— С нами друзья… — Затем ее глаза высмотрели группу нэпманов: — Э, да тут все линии Гостиного двора: мучная, шелковая, железная…

В компании торговцев шумела Вера Павловна. Про свою хозяйку Груня сказала, что она после смерти племянника целиком отдалась коммерции…

— Боится, как бы комиссия не заглянула в магазин да на склад…

В это время все собравшиеся смотрели на древний храм с высокой каменной папертью. На нее взошел церковный староста. В черном пальто, с непокрытой седой головой, Солеваров перекрестился перед фресками портика и старательно отвесил поклон притихшей толпе:

— Возлюбленные во Христе братья и сестры! — Его степенный голос на последнем вздохе напрягся: — Вам ведомо, месяц назад правительство советское узаконило изъятие ценностей из храмов. Мы собрались обсудить этот декрет…

Старик обвел взглядом собравшихся и снова натужился.

— Да помянем восемнадцатую годину. Тогда совет нечестивых отделил церковь от государства. И с той поры государство само по себе, а церковь сама по себе. Стало быть, государство может лишь просить нас о помощи, а не принуждать…

— Верно! Правильно! — отозвалась толпа.

Ланская почувствовала озноб, прижалась к Груне.

Девушка не спускала глаз с церковного старосты. А тот меховой шапкой прикрыл седую бороду и смиренно закатил глаза к небу:

— В православной церкви высшей властью наделен патриарх. Он наш пастырь. Его слово для всех нас закон. — Оратор надел очки, развернул послание Тихона и прочитал — «Мы не можем одобрить изъятие из храмов хотя бы и через добровольное пожертвование…»

— Истинно верно! — подхватили мужские голоса.

— Православные! — продолжал Солеваров, вскидывая лист. — Завтра по городу начнет орудовать комиссия: грабить церкви. Храм — божий дом! Решайте сами: допустить обирателей или нет? Выступай кто хочет! Но слушать будем того, у кого крест на груди…

— Святые слова! — крикнул Пашка Соленый.

На каменное возвышение решительно поднялся коренастый поп с длинными рыжими волосами и такой же огненной бородой. Его курносое, скуластое лицо дышало воистину сатанинской энергией…

Груня шепнула Ланской:

— Отец Ерша Анархиста.

Тамара впервые видела этого священника со злыми глазами. Она оглянулась на арку: нет ли военного в черной шинели и черной кожаной финке? Утром Иван надел необычную форму…

— Христиане! — заговорил Жгловский резким, исступленным голосом. — Почему святейший патриарх Тихон повелел закрыть двери храмов для нехристей? Потому что употребление священных предметов не для богослужебных целей воспрещается канонами вселенской церкви и карается ею как святотатство: мирянам — отлучением от церкви, а священнослужителям — низложением из сана…

Толпу придавил страх. Груня взяла за руку Ланскую и, действуя плечом, стала протискиваться вперед. Тем временем священник Жгловский поднял над головой золотой крест:

— Хвала тому, кто постоит за святое дело!

— Постоим! Не допустим! — закричали со всех сторон.

— Но мы, тихоновцы, не против помощи страждущим! — продолжал отец Осип, прижимая крест к груди. — Патриарх разрешил отдать церковную утварь, коя не употребляется для богослужения, — подвески на иконах или лом какой…

— Благослови, батюшка! — склонила голову Груня и, целуя крест, слегка потеснила священника на возвышении. — Уважаемые рушане!..

Ее зычный голос долетел до арки ограды. Соседка Ланской сказала носатому старичку:

— Наша. С крестом. Охраняла чудотворную.

Груня извлекла из полушубка темную книгу с белым крестом на обложке и выставила ее вперед.

— Апостольское Евангелие гласит: просящему у тебя дай! Голодающие волжане — наши братья, сестры! Они протягивают руки, просят помощи! Там, в городах и деревнях, трупы. Моргам не вместить покойников! Церквам не отпеть усопших! Там матери подбрасывают детей! Там люди едят крыс…

— Господи, — вздохнула старушка рядом с Ланской.

Груня снова выставила священную книгу:

— По общему воззрению апостолов и определению Антиохского собора, церковное имущество есть имущество бедных. Поэтому еще архиепископ Константинопольский охотно жертвовал церковное серебро на покупку хлеба голодающим. У нас, на Руси, Юрьевский монастырь пожертвовал огромные ценности на войну с немецкими рыцарями. И царь Петр Великий, спасая родину, приказал колокола перелить на пушки…

— Справедливо! — крикнул Сеня Селезнев в штатском костюме.

— Люди добрые! — взмахнула Евангелием Груня. — Христу не нужны были сапфиры: он умер нищим. И христову храму нужна не роскошь, а доброе дело! Нет большего счастья, чем помочь ближнему!..

— Куда гнет? — встревожились «черные ангелы».

— Правду говорит! — поддержал Алеша Смыслов.

— Одна Русса спасет целый уезд от гибели! В наших храмах достаточно золота, серебра и дорогих камней! — Она еще раз вознесла книгу. — Кто за то, чтоб имущество бедных отдать бедным?..

— Рано голосуешь! — опомнился отец Осип и вытолкнул вперед Лосиху: — Пусть народ скажет свое слово!

Толстая торговка с красным носом торопко осенила себя крестом и визгливо обратилась к собранию:

— Любезные прихожане! Тут распиналась девка. Призывала нас к добру. Мы не против добра! Мы против обмана! Кто скажет, куда пойдет наше золото? Кто уследит? На дармовщину желающих много: тут и красноармейцы полуголодные, тут и партейные голодранцы…