Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

Нет покоя. И не совладать с мыслями. В голове хаос. Дрожат колени. С трудом добрел до аптеки Феертага. Забыл название лекарства. Взял порошок от головной боли.

Вышел на Ильинскую. Перекрестился на часовню и зашагал по людной улице. При народе не возьмут. Пока сумерки, не арестуют. А ночью его дома не будет. Чем бы успокоить сердце?

Он снял шапку, вытер красным платком вспотевшую лысину и пугливо оглянулся на тяжелые шаги. Слава богу, знакомый прихожанин. Староста поздоровался со сторожем парка:

— Герасим Пантелеймонович, был там… на мосту?

— Был, сударь, только рук не марал. — Сторож разгладил черную бороду. — А вы, Савелий Иннокентиевич?..

— Шел, да не дошел: ноги отказали… вернулся домой…

— Да, сударь, зрелище жуткое! Загубили непричастных. Ну а потом, натурально, пропустили комиссию в храм…

— Пропустили?! А вчера за что голосовали на общем собрании?

— Да ведь и вы, сударь, вчерась руку вздымали, а ныне и до моста не дошли…

— Занемог я, Герасим Пантелеймонович. — Он сложил руки крестом: — Видать, пришла моя смертушка…

Отговорился, но не успокоился. Дворники да сторожа продажный народ: кто им платит, тому и служат. Герасим бывалый, хитрый мужик, бога боится, а начальству в глаза заглядывает. Вот зайдет в чека и скажет: Солеваров направился к парку.

Старик круто повернул в переулок. Повстречалась незнакомая дородная женщина. Перед глазами встал образ разбушевавшейся жены. Надо напомнить ей блуд с родным племянником. Ушла гибкость мысли. Все же не зря вспомнился Ерш Анархист. Он ловко откупился золотом. У него, Савелия, тоже имеется клад. Только вот как передать чекистам?

«Подослать своего человека, поставить условие, — рассудил старик и начал перебирать в памяти верных людей — Мадам Шур сидит за решеткой, а Пашку и его приятелей наверняка схватят, если уже не схватили. Вот разве Капитоновну…»

До революции Солеваровы жили на Соборной стороне в своем двухэтажном каменном доме. А рядом с домом, через сад, деревянный флигелек занимал солеваровский дворник с дочкой Капочкой. Савелий, единственный сын богатого солепромышленника, восемнадцатилетний гимназист, любил в дальнем углу сада играть с Капочкой. В десять лет она испытала первую настоящую любовь и до сих пор смотрела на него умиленными глазами.

Они беседовали в комнате, освещенной двумя лампадами. Савелий сидел за столом, а Капитоновна крутилась возле самовара:

— Чаек, батюшка, никогда не повредит. Ваш родитель даже очень уважал индийский…

— Без зла вспоминаешь Иннокентия Спиридоновича?

— Боже милостивый! — оживилась шустрая бабка. — Ваш батюшка — благодетель наш. Бывало, что ни праздник — то подарочек. Жили мы в этом домике как у Христа за пазухой. Да и вы, соколик, меня сильно баловали. Яблони в саду засохли, а память о райских днях живет…

Старик представил курносую, краснощекую пухлянку в ярком платьице и перевел взгляд на икону Николы Чудотворца. Старый грех он давно замолил, — своей законной жене ни разу не изменил. Теперь заговорил без угрызения совести:

— Капитолина Капитоновна, мне кажется, что я не на восемь, а на восемнадцать лет старше тебя. И телом, и духом сильно сдал. Сестра моя, не откажи мне в помощи…

Бабка укрепила самоварную трубу и повернулась к столу:

— Надумал коровку продать?

— Нет, Чернуха останется тебе: столько лет кормила, доила, молоко приносила…

— Домишко на дровишки?

— Да нет, Капитоновна, живи на здоровье. — Он положил отяжелевшую руку на стол: — Хочу умереть на своей постели, а не на казенной…

За дверью проскрипела половица. Хозяйка прислушалась. По ее настороженности старик угадал источник минутного всполоха. Он бородой навел на стенку комнаты, где раньше в гробу лежала гадалка:

— Кто там?

— Никого, батюшка. Ветер аль крыса: ныне голодные стаями бродят. Положил в кормушку свинье — и стой, ни шагу. А то крысы все подчистят…

Нахлынуло воспоминание: возле гроба ясновидящей Савелий однажды в темноте беседовал с эмиссаром патриарха.

Старик тихо спросил:

— Капитоновна, ты хоть раз видела эмиссара в лицо?

— Он ходил к ней со двора. Разок столкнулась в сенях, так у него платок на лице…

— Как думаешь, сейчас он вне Руссы?

— Бежала Псижа [19] Псижа — речка, впадающая в озеро Ильмень. до Парижа, да Ильмень задержал!

— Как понять, сестра моя?

— Никто от могилы не убежит, кормилец мой!

«Не поняла», — решил он и поставил вопрос ребром:

— Ты знаешь, где сейчас эмиссар?

— Не ведаю, батюшка. А зачем он тебе?

Старик нахмурился, седыми бровями придавил глаза.

— Клялся: «В беде не оставлю», а теперь…

— Ни весла, ни посла?

— Сущая истина!

— А что за беда, сударь?

Солеваров покосился на комнатную дверь:

— Отец Осип и мадам Шур арестованы, и меня заберут…

— Господи помилуй! — перекрестилась бабка.

— Непременно заберут, если не откуплюсь, как словчил мой племянник. — Старик умоляюще взглянул на подругу детства: — Сходила бы на Крестецкую, да условие поставила бы: «Так и так. Он вам золото, а вы ему домашний арест. Пусть старик умрет на своей постели». Ты же, Капитоновна, ходовая!

— А много золота? — деловито спросила она, прислушиваясь к самовару. — Стоит ли овчинка выделки?

— Стоит, сестра моя. — Он растопырил толстые, кривоватые пальцы: — Золото, серебро и самоцветы. Всего пуда на три.

— Отцовское еще?

Говорить правду не хотелось. Старик перевел взгляд на стенную фотокарточку, вздохнул:

— Анна Иннокентиевна… За что тебя любила моя сестра, покойница?

— Не знаю, сударь, а только со мной и на германскую пошла: сама в госпиталь и меня няней пристроила. Сердечная была у вас сестра, Савелий Иннокентиевич.

— Да ведь и у тебя душа добрая, — он погладил ее руку. — Сходишь, душа моя?

— Сходить не трудно, сударь: Торговая сторона не за горами. А вдруг не поверят. Скажут: «Покажи, старая!»

— А ты им прямо: «Если б знала, сама принесла бы к вам». И добавь: «Солеваров — человек солидный, богу преданный, не обманет вас, только дайте ему спокойно умереть».

— Ладно, сударь, схожу.

— Завтра! Утром же! А то опередят, станут трясти, и тут уж никакой добровольности.

— А может, сударь, самому явиться?

— Ой, боюсь! При одной мысли… дух захватывает. — Староста вспомнил Рогова: — Вызвал! За горло! Неси чудотворную! Меня водой отливали. Хорошо, Калугин подвернулся, дай бог ему здоровья. Нет уж, Капитоновна, сделай милость — сходи…

Она подсыпала в самовар углей, брякнула трубой и вернулась к столу:

— Теперь в чека бывший начальник угро. Мужик, говорят, справедливый. За него Ланская замуж вышла.

Старик опустил глаза. Но бабка продолжала:

— Пострадала, бедная: оглохла и мертвеньким разрешилась. Да и вашей работнице из магазина шибко досталось, слова сказать не может. Ваша супружница велела отнести ей молочка…